К разговорам этой компании Зорин стал прислушиваться, вспомнив, что он поехал через Ганзу с особым заданием. Начпартии Сомов особенно настаивал, чтобы Кирилл больше обращал внимание на настроения простых жителей.

— И во что эти твои речки-березки нам обойдутся? — циничным тоном спросил «братан», обсасывая пальцы после очередного куска истекающего соком мяса.

— Да не волнуйся, брателло, дешево. А навар будет нехилый! — облизнулся толстяк. — Надо только транспорт обеспечить. Демонтаж с погрузкой марьинцы сделают сами. Уже обговорено.

— А вид, правда, товарный?

— Ты не поверишь! Ни одного сколотого края! Как будто вчера из мастерской эти мозаики.

Кирилл погладил пальцами поцарапанный мрамор столешницы. Говорили, что Ганза скупает у бедных станций облицовку колонн и стен. На продажу шли также светильники, скульптуры и прочий декор. Вот и эти торгаши как раз обсуждали вывоз мозаичных панно со станции Марьина Роща.

Молодому коммунисту вдруг отчаянно захотелось попасть на эту Рощу, чтобы увидеть необыкновенные картины, пока барыги не увезли их и не спрятали у кого-то из местных богатеев.

Да, что ни говори, а на Красной ветке такого быть не могло. Конечно, много чего не хватало, но торговать социалистическим достоянием, тем более таким, никому бы и в голову не пришло. Вот и на Комсомольской-радиальной — первое, чем занялись коммунисты после того, как вернули контроль над станцией, очистили ее от захватчиков и отмыли кровь, было восстановление разрушенного панно, на котором могучие мужчины и целеустремленные женщины созидали новую трудовую жизнь.

«Почему на каждой станции не может быть всего в достатке? — Кирилл с грустью подумал о неизвестных марьинцах, которых скоро лишат последнего утешения, прекрасных картин. — Раньше, до Катастрофы, как рассказывал отец, были страны первого мира, богатые, благополучные, сильные, был второй мир — коммунистический, был и третий, и наверняка даже четвертый и пятый!.. Но ведь бедные жили далеко, на задворках земного шара. Так почему же сейчас, в одном городе, в одном метро — и все то же самое?..»

Неизвестно куда бы завели молодого коммуниста такие рассуждения, но в этот момент перед ним поставили тарелку с едой, от аромата которой кружилась голова.

После роскошного, по меркам Красной линии, обеда Зорин решил сходить в баню. Отправка его в Центр, к товарищу Москвину, была настолько скоропалительной, что Зорин успел только ополоснуть руки и лицо, а явиться на доклад к Генеральному секретарю Компартии следовало во всем блеске. Да и просто хотелось смыть с себя застарелый запах пороховой гари, слой грязи и кислый пот, которым он покрывался не раз в эти безумные дни войны.

Наверняка на Площади Революции — конечной цели путешествия — тоже будет где помыться, но там могли не принять его талоны, выданные для Красносельской, в то время как здесь, на Ганзе, все решалось просто: заплати и получи. Кирилл отдал пять патронов за брусочек мыла, от которого исходил приятно-терпкий запах, и рассматривал обертку с аккуратной, вручную сделанной надписью: «Йеловый арамат».

«Надо будет взять еще пару для Иришки, ведь на Сокольниках ничего подобного не найдешь… Эх, миленькая моя, что еще я могу для тебя сделать? — юноша представил себе любимое лицо. — Что могу дать? Разве что вернуться поскорее!»

— Куда спешишь, служивый? — раздался за спиной голос, такой знакомый, что стало больно дышать.

Кирилл торопливо обернулся. Перед ним, широко улыбаясь, стоял молодой плечистый мужчина лет тридцати, одетый в выцветшие камуфляжные штаны и кожаную куртку. Его пояс украшали пустые ножны и кобура.

— Пашка… Пашка, неужели?!

Родной брат, покинувший Красносельскую почти пять лет назад, появлялся дома редко и исключительно по делам. Он никогда не разделял коммунистические воззрения Красной ветки. Скептицизм старшего сына зачастую раздражал отца, доводил до белого каления. Кирилл помнил, как часто их родитель срывался и кричал на Павла. А однажды тот не выдержал, вспылил и ушел… ушел НАВСЕГДА. Обитал в основном в Полисе, где заделался сталкером, а кормился тем, что таскал с поверхности вперемешку со стоящими вещами и всякую дрянь под заказ: книжки, картинки, оружие, безделушки, мебель, оборудование, которое в метро шло «на ура». Отношений с отцом Павел так и не восстановил, а с младшим братом, когда удавалось, проводил «воспитательные» беседы.

— Пойми, братуха, я теперь самостоятельный стал… Можно сказать, солдат удачи в борьбе за лучшую жизнь подземки! Это здорово, быть независимым, быть главным помощником… главной надеждой и опорой всего метро! Всех его жителей… всех обитателей… Без поддержки Партии… Вот и ты начинай уже своей головой думать… Индивидуальность против толпы!

«Откуда набрался таких слов… Индивидуум этакий! — с обидой думал Кирилл, не решаясь возражать брату, которого обожал. — Теперь он, видишь — сталкер! Сорвиголова ты!»

— Ну что, братишка, давай обнимемся, что ли? Давненько не виделись!

— Пашка, — прошептал Зорин. — Отца-то больше нет…

— Я знаю… знаю… Прости, что не пришел проститься… — глаза Павла вдруг предательски заблестели. — Я был на задании, не успевал. Не получилось. Прости…

— Да ничего… главное, что вспомнил… нашел. А я вот к самому Москвину, — Кирилл поднял указательный палец вверх. — На доклад прибыл. У нас же там война…

— И об этом слышал. Опять с ганзейцами территорию делите?