Вонляр-Лярский Дмитрий
Шрифт:
Генерал добавил с досадой:
— А вот сегодня случай упускается такой, что положительно грешно.
Он круто остановился перед конногвардейцем:
— Сознаёте ли вы, граф Репенин, что имя ваше говорит всякому немецкому военному? Ваш пращур, фельдмаршал… Ведь это: разгром под Кунерсдорфом, занятие русскими Берлина, Фридрих Великий, загнанный и помышлявший о самоубийстве! [15]
Репенин нахмурился. Вспомнилось вчерашнее «noblesse oblige» и надменная нотка в голосе Софи.
15
Имеется в виду назначенный в 1759 году, во время Семилетней войны, главнокомандующим русской армии граф Салтыков Пётр Семёнович (1698–1772). Несмотря на преклонный возраст, показал себя энергичным и талантливым полководцем, одержавшим решительную победу над армией Фридриха II под Кунерсдорфом (вблизи Франкфурта-на-Одере) в 1759 году. Осенью 1760 г. отряд генерала Чернышёва овладел Берлином. Положение Фридриха II было отчаянным, он даже помышлял о самоубийстве. Случилось, однако, «бранденбургское чудо»: в 1761 г. скончалась Елизавета, императором стал Пётр III, выступивший горячим союзником Фридриха. С Пруссией был подписан мирный договор, и вся территория, завоёванная русскими войсками, возвращалась прусскому королю, а двадцатитысячный русский корпус направлялся в помощь Фридриху против вчерашних союзников России.
— Какие славные страницы в русском прошлом, — взмахнул руками генерал и зашагал опять. — Люди прежде были у нас другие. Что, впрочем, говорить: ими создалась российская великодержавность, а наше поколение — её растратчики. — Генерал понизил голос: — Свыше тоже, бывало, распущенность не поощрялась.
В нём заговорил пламенный любитель военной истории. Он пошарил в толстом портфеле на столе и отвёл на аршин от дальнозорких глаз найденный листок.
— Вот, например, приказ Петра Великого… — Он прочёл: — «Доблестному войску — наше царское спасибо. Генерал же аншефа князя Луховского списать в солдаты, понеже полки дрались явственно, а шведам порухи паки не нанесли». Что вы скажете? — восторженно воскликнул генерал. Но вдруг вспомнил: — Позвольте, ведь, кажется, графиня урождена?..
— Княжна Луховская…
Ясный немигающий взгляд Репенина застыл на мгновение. Он повёл усами и протянул руку за каской.
— Я и не подумал… — запнулся генерал. — Вы, граф, молодожён. Здесь, в столице, великосветская жизнь, родня и развлечения. Графиня привыкла. Ей, вероятно, не захочется…
— Не жене решать, — отрезал Репенин, вставая.
— Разумеется! — одобрительно поддержал генерал, хотя сам дома трепетал перед сварливой супругой.
Репенин с каской в руке официально выпрямился:
— Позвольте доложить: я ходатайствую командовать освободившимся гусарским полком.
Генерал заморгал глазами от неожиданности.
— Вот это я понимаю! В добрый час. Нашему брату военному миндальничать некогда. А жёны — пусть приспосабливаются. Дело известное: ле метье милитер е данжере антан де герр, е монотон антан де пе [16] .
Уверенно произнеся эти французские слова с отменно чернозёмным выговором, генерал самодовольно осклабился.
— А без военных всё-таки не обойтись, — задумчиво заметил Репенин, предпочитая продолжать по-русски.
16
Профессия военного опасна и во время войны, и в мирное время (фр.).
Генерал замахал руками:
— Ещё бы! Сказано недаром: человек человеку волк.
На прощанье он разразился снова оглушительным хохотом.
Дома Репенин прошёл прямо к жене и застал её за туалетом. После утренней ванны она сидела разрумянившаяся, в кружевном капотике. Горничная принималась её причёсывать.
Софи, с зеркалом в руках, тряхнула распущенными пепельными волосами.
— Ты не заметил, как они теперь, к весне, темнеют? — озабоченно спросила она мужа. — Парикмахер уверяет, что в Петербурге гадкая вода.
— Тебя она не портит, — улыбнулся Репенин и, запасшись терпением, сел.
Софи через плечо попрыскала на него любимыми духами.
— Знаешь, что я придумала? — весело начала она. Оказалось, что у неё на осень был целый план. — Сначала — ехать на Итальянские озёра и пробыть там месяц одним; оттуда — в Париж; и только в ноябре — назад домой.
Софи была заранее уверена в согласии мужа.
— Рассчитай, пожалуйста, Серёжа, свой отпуск так, чтобы август провести на Комо… Тише, милая, больно, — обратилась она к горничной.
Репенин достал папиросу и выжидательно закурил. Минут через десять причёсывание кончилось. Софи оглядела себя ещё раз и решила:
— Теперь, кажется, ничего.
— Мне надо, дорогая, переговорить с тобой серьёзно, — сказал Репенин, как только горничная вышла.
— Лучше поцелуй меня сначала хорошенько, — прижалась к нему Софи. — Скучные дела потом. Теперь я слушаю, — покорно откинулась она в кресле и, взяв большой пушок, стала пудрить зацелованные мужем плечи и шею.
Репенин подходил всегда к вопросу прямо. Он без предисловий изложил, как умел, что произошло в Главном штабе, и закончил словами:
— Остаётся, значит, ждать приказа и быть готовым к отъезду.
Он предвидел заранее, что разговор с женой не обойдётся без шероховатостей. Внезапно принятое им решение, конечно, огорчит её: ломка всей налаженной петербургской жизни приятна быть не может. Он ожидал расспросов, возражений, упрёков; ждал напоминания о словах императрицы…
К его удивлению, Софи молчала. Она сидела неподвижно перед зеркалом с пушком в руке.
— Пойми, Софи: иначе нельзя было, — заговорил он с лёгкой досадой, как человек, принуждённый разъяснять прописные истины. — Есть случаи, когда отказываться неприлично.