Анна Михайловна Мантурова, жена Михаила Васильевича, сообщила много фактов из жизни о. Серафима и своего мужа. Между прочим, она рассказывает (тетрадь № 1), как батюшка научил ее читать по-славянски. «Почти каждый раз, — говорила она, — как я бывала у батюшки, он мне говаривал: "Матушка, читай жизнь преподобной Матроны и подражай ей!" "Батюшка, — бывало, отвечу я, — да ведь я не умею читать по-славянски", а он все свое да свое, не внимая моим словам. "Читай, матушка, читай преподобную Матрону". И это до тех пор твердил мне батюшка, пока я раз думаю себе, да надо же посмотреть-то хотя кой-как, что это за преподобная Матрона, что все толкует батюшка. Вот, достав книгу, я села читать. Диковинное дело, я немка природой, по-русски-то плохо читаю, по-славянски же никогда не читала, стала читать, да притом как легко, точно ученая, сама собою, не иначе как батюшкиными молитвами, потому что и теперь еще помню, что-нибудь, бывало, в каком-нибудь сокращении, и потом не знаю почему, вдруг мне покажется, что это не так я читаю или выговариваю, а вот как надо, поправлюсь сама собою, скажу, и выйдет действительно так. Вот таким-то образом и выучил меня читать батюшка по-славянски, а без него я бы, может быть, и теперь еще не знала бы читать.

Раз, рассказывал мне Михаил Васильевич, быв у батюшки Серафима, они долго беседовали с ним, и во время беседы-то этой Михаил Васильевич вдруг видит, что сперва одна лампадка перед образом у батюшки сама собою зажглась, а потом и другая, и обе светло сами собою затеплились. Михаил Васильевич не мог в себя прийти от удивления и даже несколько испугался, что прозрел в нем батюшка. "Что ты видишь, батюшка, ты не дивись тому и не бойся, то так должно быть"», — сказал о. Серафим.

О дальнейшей судьбе Дивеева батюшка о. Серафим говорил во время построения Рождественского храма следующее Елене Васильевне, Михаилу Васильевичу и Анне Михайловне Мантуровым, протоиерею о. Василию Садовскому и еще многим старицам:

«Еще не было и нет примеров, чтобы были женские лавры, а у меня, убогого Серафима, будет в Дивееве лавра, — сказал батюшка. — Лавра-то будет кругом, то есть за канавкой, в обители матушки Александры, потому что как она была вдова, то у ней могут жить в обители и вдовы, и жены, и девицы, а киновия будет только в канавке, и так как я, убогий Серафим, был девственник, то и в обители моей будут одни лишь девицы. Выстроится большой, холодный собор и будет и теплый. Эта Казанская церковь и место все будет монастырское, прихожанам дадут другое место, а так Казанская церковь, как есть, и Рождественская, как есть, останутся как бы в центре, а кругом нее еще много места захватят приделами другими, и из нее большой теплый собой выйдет, и большая это будет пристройка наподобие Иерусалимского храма. С левой стороны Рождественской церкви будет непременно придел во имя Михаила Архангела. Каменная ограда как есть, так и останется, только Казанская церковь войдет в ограду, и стена продолжится вплоть до берега, где, пройдя немного берегом, пойдет к западу, и тут, как раз против дома Мишеньки (Михаила Васильевича Мантурова), выстроится колокольня, и будут под ней святые ворота. Кругом обоих соборов будут каменные корпуса в следующем порядке».

Батюшка даже набросал первоначальный план, который, сохраненный в подлиннике, вставлен в рамку и хранится у игумений Марии. Этот план батюшка писал в своей келье, на обрубке, что служил ему стулом; писал с Михаилом Васильевичем Мантуровым, стоя на коленках.

«С юга, против собора Св. Троицы, — говорит старец, — будет корпус треугольником; в этом корпусе одна из царского роду жить будет, батюшка. С севера собора Св. Троицы, напротив его, точно такой же треугольником корпус, должен быть трапезой. Возле жилого треугольного корпуса с юга же корпус начальнический, правильным продолговатым четырехугольником. Напротив его с севера точно таким же правильным продольным четырехугольником должен быть корпус клиросный. С юга против Казанского собора, рядом с начальническим корпусом, такой же продольный четырехугольный корпус — просто жилой. С севера против Казанского собора и напротив жилого такой же точно продольный четырехугольный корпус, и тоже просто жилой. Опять с одной стороны корпус правильным треугольником, которого половина будет окнами в ограду; это будет жилая монастырская половина, а другая, отделенная стеной, окнами наружу, за ограду, будет служить гостиницей. С другой стороны напротив точно такой же треугольный корпус, разделенный надвое и для того же употребления. Вот так-то у нас все и устроится, батюшка, и лавра, и киновия у убогого Серафима в обители-то будет!»

Вернемся теперь к запискам протоиерея о. Василия Садовского о построении Рождественской церкви.

«В 1829 году церковь эта была уже готова, — пишет о. Василий, — что поистине замечательно! Церковь во имя Рождества Христова, а освящалась в день Преображения Господня! Так пожелал батюшка Серафим, которому представили мы все препятствия к выполнению этого желания, так как: а) нет того положения, а потому и не знаем, неизвестно, как сочетать три службы — двух двунадесятых праздников и обновления храма; б) что в церкви нет еще ни одного образа и входа еще даже не сделано. На все это батюшка только ответствовал: "Если церковь не будет освящена в этот день, то так и останется не освященною вплоть до будущего года и опять же до праздника Преображения Господня, в который должна она быть освящена, потому что Господу так угодно, батюшки! А ты знаешь, что человеку невозможно, то Господу всегда и во всем!" И приказал батюшка от его же имени ехать Михаилу Васильевичу в Нижний, прося там Благовещенского монастыря архимандрита Иоакима приехать и непременно в этот день Преображения Господня освятить храм. "Скажи ему, батюшка, моим именем, говорит убогий Серафим, что так Господу угодно, батюшка!" Михаил Васильевич поехал, и что же? Как же то не чудо! Ведь знал дивный батюшка Серафим, кому и поручить столь затруднительное дело. Архимандрит Иоаким был первый, что называется, уставщик, а потому и нашел действительно возможным все исполнить по батюшкиному желанию, то есть, совокупив все три службы вместе, освятить храм в положенный на то батюшкой день, и так как устава на такой случай не было, он сам написал и составил его на эти службы, дабы соединить стихиры двух двунадесятых праздников вместе и с обновлением храма. Михаил Васильевич, по благословению батюшки Серафима, выхлопотав разрешение у Нижегородского преосвященного Афанасия, возвратился доложить батюшке. Приехал и о. архимандрит, а в храме-то нет ни иконостаса, ни даже входа!.. Как быть? Привезли уже наскоро два местных образа из села Лемети, кое-как приделали вход в храм, по приставленной лесенке, а батюшки Серафима желание и приказание было исполнено. Храм освятили Рождеству Христову и в самый день Преображения Господня! Таково было основание и сооружение верхней Рождественской церкви, по благословению Нижегородского преосвященного епископа Афанасия и по опробованному плану строительного комитета, в связи с колокольней Казанского храма. План этот находится в монастырском архиве. Но этим храмом еще не все чудеса батюшки Серафима кончились; нет, вот что дальше было. Почти тут же, только уехал о. архимандрит, потребовал батюшка Серафим к себе Михаила Васильевича Мантурова и говорит ему: "Худо мы, батюшка, с тобой сделали; ведь мы храм-то во имя Рождества Спасителя выстроили, а во имя Богородицы церкви-то у нас с тобой и нет! А Царица-то Небесная, батюшка, прогневалась на меня, убогого Серафима, и говорит: «Сына Моего почтил, а Меня позабыл!» Так вот что и удумал я, батюшка, нельзя ли нам это исправить; нельзя ли внизу-то нам с тобой под церковью еще церковь сделать?" "Уж и не знаю как?! — отвечал совершенно озадаченный Михаил Васильевич… — К тому и места мало, да и ход туда, под крыльцо, как лазейка!.. Разве подкопать землю?" "Во, во, батюшка! — воскликнул радостно о. Серафим. — Как ты хорошо удумал! Схлопочи-ка, батюшка, и будут у нас две церкви с тобой, и Царица-то Небесная не прогневается на нас, да вот возьми-ка, я тебе и меру приготовил! — Батюшка Серафим подал ему нитку. — Если место как раз по ней выйдет, батюшка, то можно будет устроить придел и Царице Небесной!" Перетолковав вместе с батюшкой обо всем, уехал Михаил Васильевич. Мы с рабочими дивились только батюшке Серафиму, но, видя, что иначе нельзя ничего сделать, как подкопать землю под церковью, Михаил Васильевич приказал копать. Когда же был готов подкоп и Михаил Васильевич стал по мерке, данной батюшкою Серафимом, вымеривать подкоп, то он пришелся как раз в раз по этой мерке. Мантуров поехал о том доложить батюшке. Радостно, в восхищении благодарил его старец и благословил строить эту новую церковь. Но так как свод потолка был очень полог и низок, то все увидали, что ему иначе нельзя держаться будет, как поставив четыре четырехугольных же здоровых каменных столба, которые своею массивностью весьма утеснят церковь, и без того маленькую, низенькую, почти что в земле вырытую. Михаил Васильевич поехал в Саров объяснить это батюшке Серафиму, а батюшка, как услыхал это, преисполнился весь радостью неизреченной и в духовном восторге воскликнул: "Во, во, радость моя! Четыре столба — четверо мощей! Четыре столба — четверо мощей! Радость-то нам какая, батюшка!

Четыре столба — ведь это значит четверо мощей у нас тут почивать будут! И это усыпальница мощей будет у нас, батюшка! Во, радость-то нам какая! Радость-то какая!" И с неизъяснимой, неземной радостью и мне, грешному, и всем, кто лишь ни приходил к нему, восклицал батюшка, угодник Божий: «Четыре столба—четверо мощей!"»

21 августа 1829 года Дивеевская обитель лишилась чудной, святой жизни отроковицы Марии Семеновны Мелюковой [12].

Мы говорили уже, что о. Серафим передавал этому своему духовному другу все тайны, касающиеся будущей славы обители, и даже откровения, получаемые им от Царицы Небесной, со строгим заповеданием молчания. Эта чудная отроковица была всегда погружена в ничем не рассеивающуюся молитву и во всем была руководствуема самим о. Серафимом. Как примеры ее безусловного послушания рассказывали, что раз, при вопросе родной сестры ее Прасковьи Семеновны о каком-то Саровском монахе, она удивленно и ребячески невинно спросила: «А какие видом-то монахи, Параша, на батюшку, что ли, похожи?» Удивленная, в свою очередь, вопросом сестры, Прасковья Семеновна ответила ей: «Ведь ты так часто ходишь в Саров, разве не видала, что спрашиваешь?» «Нет, Парашенька, — сказала смиренно Мария Семеновна, — ведь я ничего не вижу и не знаю; батюшка Серафим мне приказывал никогда не глядеть на них, и я так повязываю платок на глаза, чтобы только видеть у себя под ногами дорогу».

Вот какова была этот ребенок-подвижник, проживший всего 6 лет в обители 19 лет от рождения мирно и тихо отошедшая ко Господу. Предузнав духом час кончины ее, старец о. Серафим вдруг заплакал и с величайшей скорбью сказал о. Павлу, своему соседу по келье и приятелю: «Павел! А ведь Мария-то отошла, и так мне ее жаль, так жаль, что, видишь, все плачу!»

Батюшка о. Серафим пожелал ей дать от себя гроб, дубовый, круглый, выдолбленный. За ним поехала Прасковья Семеновна с Акулиной Васильевной. Сестра Прасковья Семеновна была сильно огорчена, и батюшка принял ее отечески, обласкал и приободрил. Затем, сложив вместе руки Прасковьи Семеновны и Акулины Васильевны, он им сказал: «Вы будете теперь родные сестры, а я вам отец, духом вас породил! Мария же — схимонахиня Марфа, я ее посхимил! У нее все есть: схима и мантия и камилавочка моя, во всем этом ее и положите! А вы не унывайте, матушка, — произнес о. Серафим, обратясь к Прасковье Семеновне, — ее душа в Царствии Небесном и близ Святой Троицы у Престола Божия, и весь род ваш по ней спасен будет!»

Кроме того, батюшка о. Серафим дал 25 рублей на расходы по похоронам и 25 рублей меди для того, чтобы оделить всех сестер и мирских, кто бы ни находился при погребении ее, по 3 коп. каждому. Дал также два полотенца за престол, колоток желтых свеч на сорокоуст, чтобы день и ночь горели бы в церкви, а ко гробу рублевую желтую свечу и на похороны белых 20-копеечных свеч с полпуда.

Таким образом, по благословению о. Серафима, положили Марию Семеновну, схимонахиню Марфу, в гроб: в двух свитках (рубашках), в бумажном подряснике, подпоясанную шерстяною черною покромкою, сверх сего в черной с белыми крестами схиме и длинной мантии. На головку надели зеленую бархатную, вышитую золотом шапочку, сверх нее камилавку батюшки Серафима и наконец еще повязали большим драдедамовым темно-синим платком с кисточками. В руках она держала кожаные четочки. Все эти вещи дал ей о. Серафим из своих рук, приказав всегда в них ходить к причастию Св. Тайн, что в точности и исполнялось Марией Семеновной каждый двунадесятый праздник и все четыре поста.