При разделении или при частном, правда, выступает собственно различение его от общего, но общее само есть уже определенное и тем самым член некоторого разделения. Поэтому для него существует высшее общее, для этого опять высшее и т.д. до бесконечности. Для рассматриваемого здесь познания нет никакой имманентной границы, так как оно исходит от данного, а форма отвлеченной общности свойственна его началу. Следовательно, какой-либо предмет, обладающий по-видимому элементарною общностью, делается предметом некоторой определенной науки и составляет некоторое абсолютное начало постольку, поскольку предполагается знакомство с ним представления, и он признается для себя не нуждающимся ни в каком выводе. Определение принимает его за нечто непосредственное.

Дальнейшее движение от него есть ближайшим образом разделение. Только для этого движения требуется некоторый имманентный принцип, т.е. начало от общего и от понятия; между тем рассматриваемое здесь познание лишено такового принципа, так как оно следует лишь за определением формы понятия без его рефлексии в себя и потому берет определенность содержания из того, что дано. Для частного, входящего в состав разделения, нет никакого собственного основания ни в рассуждении того, что составляет основание самого разделения, ни в рассуждении того определенного взаимного отношения, которое должно быть свойственно членам разделения. Дело познания может поэтому состоять здесь лишь в том, чтобы отчасти приводить в порядок найденные в эмпирическом материале част{182}ности, отчасти же находить их общие определения путем сравнения. Эти определения и считаются затем основаниями разделения, которые могут быть разнообразны также, как могут иметь место столь же разнообразные разделения по этим основаниям. Взаимное отношение членов некоторого разделения, видов, имеет лишь то общее определение, что они определены один относительно другого по принятому основанию разделения; если бы их различие основывалось на ином соображении, то они не были бы координированы в этом порядке.

В виду отсутствия принципа определенности для самого себя законы этого разделения могут состоять лишь в формальных, пустых правилах, не приводящих ни к чему. Так мы находим установленным за правило, что разделение должно исчерпывать понятие; но в действительности каждый отдельный член разделения должен исчерпывать понятие. Имеется собственно в виду определенность последнего, которая должна быть исчерпана; но при эмпирическом, самом по себе безразличном многообразии видов исчерпывание понятия не достигается тем, найдено ли их более или менее; напр. прибавилась ли к 67-ми видам попугая еще дюжина, для исчерпывания понятия безразлично. Требование исчерпывания может выражать собою лишь то тожесловное предложение, что все виды должны быть перечислены вполне. Но при расширении опытных знаний легко может случиться, что окажутся виды, не подходящие под принятое определение рода, так как последний часто установляется более на основании смутного представления всего общего характера, чем на основании тех или иных единичных признаков, долженствующих служить для определения рода. В таком случае род должен бы был быть изменен, и было бы оправдано признание некоторого другого числа видов видами некоторого другого рода, т.е. некоторый род определился бы тем, чт'o по какому-либо соображению было бы соединено вместе по признанию его за единство; это соображение само стало бы тогда основанием разделения. Наоборот, если держаться за ранее принятую определенность, как за особенность рода, то исключается тот материал, который желали включить в род, как виды, вместе с прежними видами. Это колебание понятия, которое то принимает некоторую определенность за существенный момент рода и сообразно тому то включает частное в род или исключает из последнего, то начинает с частного и в его сопоставлении опять так руководствуется какою-либо иною определенностью, кажется игрою произвола, от которого зависит удержать ту или другую сторону конкретного и руководствоваться ею. Физическая природа сама собою представляет такую случайность в принципах разделения; вследствие ее зависимой, внешней действительности она находится в разнообразной одинаково данной ей связи; оттого-то оказывается множество принципов, с которыми она может согласоваться, причем в одном ряду форм она следует одному, в других – другим принципам, ровно как производит и смешанные промежуточные образования, одновременно представляющие разные стороны. Отсюда происходит то, что в одном ряду природных вещей вы{183}ступают, как весьма характерные и существенные, такие признаки, которые в других оказываются неявственными и бесцельными, вследствие чего становится невозможным следовать одному принципу деления этого вида.

Общая определенность эмпирических видов может состоять лишь в том, что они вообще различаются один от другого, не будучи противоположными. Разделение понятий было ранее того найдено в его определенности; если частность принимается, как непосредственная и данная, без отрицательного единства понятия, то различение остается лишь при ранее рассмотренной рефлексивной форме различия. Внешность, которая преобладает в понятии природы, приводит за собою полное безразличие различения; для разделения избирается поэтому часто определение числа.

Так как вообще частное относительно общего, а потому и разделение, здесь случайны, то можно приписать некоторому инстинкту разума, если это познание находит такие основания разделений и самые разделения, которые, насколько то допускается чувственными свойствами, более соответствуют понятию. Напр. относительно животных, широко распространенным основанием разделения служат в системах органы принятия пищи, зубы и когти; они прежде всего принимаются лишь за такие стороны, признаки которых всего легче обозначаются для субъективной цели познания. Но в действительности в этих органах заключается не только такое различение, которое свойственно внешней рефлексии, а они составляют жизненный пункт животной индивидуальности, в коем она полагает сама себя перед инобытием внешней для нее природы, как относящаяся к себе и выделяющаяся из непрерывности с другим единичность. В растениях органы оплодотворения образуют тот высший пункт растительной жизни, которым она указывает на переход к половому различию и тем самым в индивидуальную единичность. Поэтому система с полным правом обращается к этому пункту, как, хотя не исключительному, но широко захватывающему основанию разделения, и тем самым кладет в основание такую определенность, которая есть не только определенность для сравнения путем внешней рефлексии, но есть в себе и для себя высшая из всех, к каким способно растение.

1. Третья ступень этого направляющегося к определениям понятия познания есть переход от частности к единичности; эта ступень составляет содержание теоремы. Следовательно то, что здесь подлежит рассмотрению, есть относящаяся к себе определенность, различение предмета в себе самом и взаимное отношение различенных определенностей. Определение содержит в себе лишь одну определенность, разделение – определенность против другой; в переходе к единичности предмет вошел в отношение извне внутрь себя самого. Между тем как определение останавливается на общем понятии, в теоремах предмет познается напротив в своей реальности в условиях и формах своего реального существования. По{184}этому он вместе с определением изображает собою идею, которая есть единство понятия и реальности. Но рассматриваемое здесь, еще погруженное в искание познание не доходит до этого изображения постольку, поскольку реальность при нем не проистекает из понятия, и стало быть ее зависимость от последнего и вместе с тем самое их единство еще не познается.

По только что приведенному определению теорема есть в собственном смысле слова синтетическое в предмете, поскольку отношение ее определенности необходимо, т.е. обосновано на внутреннем тожестве понятия. Синтетическое в определении и разделении есть некоторая внешним образом принимаемая связь; то, что найдено, приводится в форму понятия, но, как найденное, все содержание только показывается; теорема же должна быть доказана. Так как это познание не выводит содержания своего определения и основания разделения, то, казалось бы, что оно может обойтись и без доказательства тех отношений, которые выражаются теоремою, и в этом смысле также довольствоваться восприятием. Но то, что отличает познание от простого восприятия и представления, есть форма понятия вообще, сообщаемая им содержанию; это достигается определением и разделением; но так как содержание теоремы проистекает из момента понятия единичности, то оно состоит в определениях реальности, отношения которых уже не принадлежат простым и непосредственным определениям понятия; в единичности понятие перешло в инобытие, в реальность, в силу чего стало идеею. Синтез, заключающийся в теореме, тем самым уже не оправдывается формою понятия; он есть связывание различных; еще не положенное при этом единство должно быть еще указано, и потому доказательство необходимо тут для самого сказанного познания.

Ближайшим образом при этом возникает затруднение определенно различить, какие из определений предмета должны быть приняты в определения, и какие отнесены в теорему. Здесь не может быть установлено никакого принципа; он кажется заключающимся лишь в том, что то, что непосредственно присуще некоторому предмету, входит в состав определения; для прочего же, как опосредованного, должно быть сначала найдено опосредование. Но содержание определения есть вообще определенное и тем самым само по существу опосредованное; содержание имеет лишь некоторую субъективную непосредственность, т.е. субъект совершает произвольное начало и сообщает предмету значение предположения. А поскольку предмет конкретен внутри себя и должен быть также разделен, то получается множество определений, по своей природе опосредованных и признаваемых за непосредственные и недоказываемые не по принципу, а лишь по субъективному решению. И у Евклида, который искони справедливо признан мастером в этом синтетическом виде познания, под названием аксиомы встречается некоторое предположение о параллельных линиях, которое считалось требующим доказательства, и недостаточность которого пробовали различными способами восполнять. Во многих других теоремах думали находить предположения, которые должны быть не признаваемыми непосредственно, а доказы{185}ваемыми. Что касается той аксиомы о параллельных линиях, то по этому поводу можно заметить, что именно тут Евклид обнаруживает правильное понимание дела, точно оценив и элемент и природу своей науки; доказательство этой аксиомы должно бы было быть ведено из понятия параллельных линий; но такое доказательство столь же мало относится на долю своей науки, как и вывод ее определений, аксиом и вообще ее предмета, самого пространства и его ближайших определений, измерений; ибо такой вывод может быть сделан только из понятия; а так как последнее лежит вне своеобразия евклидовой науки, то это для нее есть необходимо предположение, т.е. относительно первое.