Посоветовалась с Анибалом — он счел такое предположение резонным. И даже помог определиться с примерным перечнем языков, которые мог знать средневековый монах-доминиканец, живший в центральной Испании. Затем я выделила из текста несколько повторяющихся сочетаний знаков, начинающихся с прописных букв. Скорее всего, это были имена, но ранее их обработка не дала эффекта. Обложившись справочниками, составила списки всевозможных имен на языках из установленного перечня, разбила информацию по таблицам, и задала очередную работу компьютеру. Но результата это не принесло.

Признаюсь, я понемногу начала отчаиваться, попутно проводя жесткую переоценку своих способностей. Похоже, я возомнила о себе слишком много и судьба решила поставить меня на место — то убогое место в энном ряду бестолковых девиц, подвизающихся на ниве науки. Я бы, наверное, капитулировала, да мешал стыд перед Винкесласом и Анибалом — ведь я проявила перед ними такую самонадеянность, что сдаться просто так, не добившись даже малейшего результата, я не могла. Ни за что! А еще дедушка Бартолоум — он ведь так в меня верил и рекомендовал Лопезу…

В один из майских вечеров, когда я сидела в библиотеке у монитора и грустно размышляла о том, что очередной день закончился ничем, мне позвонил Анибал.

— София, я вот о чем подумал. Когда мы составляли перечень языков, знаешь, возможно, упустили один аспект. Я тебе говорил, что монах мог происходить из крещеных евреев, в то время их в Испании проживало очень много, около миллиона. Пока не начался исход с подачи Изабеллы Кастильской и Торквемадо. По некоторым данным, даже в роду великого инквизитора были евреи.

— Ну да. Но через древнееврейский алфавит я текст прогоняла. Никакого толку.

— А ты попробуй еще и арабский алфавит. Начни с имен. Почему бы не предположить, что среди предков писца затесались крещеные мавры-мориски? Языка он мог и не знать, но отдельные слова и буквы — почему бы и нет? И книги на арабском в монастыре могли находиться.

Я с воодушевлением поблагодарила за подсказку — хоть какая-то свежая мысль. Сама-то я явно выдохлась.

И именно идея профессора Мартинеса в конечном счете и сработала! Применив арабский алфавит, вскоре я расшифровала одно из имен. Оно оказалось женским. Звали неизвестную женщину Летиция. Дальше все пошло, как по маслу. Слово "Летиция" оказалось общим ключом ко всему тексту. Буквально за неделю я восстановила латинский вариант рукописи и приступила к его переводу на испанский язык.

Анибал и Винкеслас меня не торопили, но не скрывали любопытства, пусть и сдержанного.

— Ну, хотя бы понятно — о чем текст? В общих чертах? — поинтересовался профессор через несколько дней после того, как я нашла ключ и расшифровала первые абзацы на латыни.

— В общих чертах, кажется, да. Похоже на биографическое описание. Что-то вроде мемуаров монаха второй половины пятнадцатого века.

— Исторические персонажи, события?

— В том-то и дело, что нет. Скорее, житейская история.

— Странно, — разочаровано протянул Анибал. — С чего бы это монах своим жизнеописанием занялся? Да еще зашифровал так, что даже ты, с современными программами, больше двух месяцев мучилась… А со вторым текстом как? Тем, что в форме клинописи?

Я ответила, что второй рукописью еще не занималась, чтобы не рассеивать внимание. После этого разговора Анибал перестал звонить, заметно утратив интерес к моей работе. По крайней мере, так мне тогда подумалось. А Винкеслас, узнав, что речь идет о биографических заметках средневекового монаха, спокойно заметил:

— Что же, переводи до конца. Там яснее станет, какую ценность представляет текст, — и добавил, словно успокаивая. — А ты на самом деле — умница. Не зря тебя дедушка нахваливал.

— Ничего особенного, — самокритично ответила я. — Современные технологии плюс немного логики и здравого смысла.

Я тоже была несколько разочарована, как и Анибал. Но не подавала виду. Я же выбрала путь ученого. Только дилетант может думать, что ученые с утра до вечера лишь тем и занимаются, что совершают открытия. На самом деле наука, это тяжелый и монотонный, зачастую, нудный процесс. Процесс, далеко не во всех случаях приносящий не то, что успех, а даже обычное удовлетворение. И я об этом знала заранее. Также как и то, что уныние — смертный грех. Об этом мне не уставал напоминать дедушка Бартолоум.

Положа руку на сердце, уже та работа с рукописью, которую мне удалось выполнить, давала отличный материал для диссертации. Другое дело, что, дешифровав сложную систему кодировки, я рассчитывала, как минимум, обнаружить какие-то секреты. Пусть не слишком значимые, пусть утратившие свое значение к нашему времени, но хотя бы какие-то. И намеки на секреты, вернее, тайны, в пергаменте содержались. Но уж очень завуалированные. И в целом текст производил странное впечатление.

За годы учебы и последующей работы на кафедре, я перечитала немало древних и средневековых манускриптов, включая литературные памятники. По форме рукопись монаха напоминала летописное изложение автобиографических событий, но вот, по сути… По сути она больше походила на средневековую новеллу, этакую готическую страшилку. Правда, без замков, склепов и черепов, но с такими жутковатыми подробностями, что… Это и сбивало с толку. С чем же я имею дело, в конце концов?