Жертву помещали на коротком узком устройстве, похожем на слегка наклоненную лестницу, — голова обвиняемого должна была находиться ниже ног. Затем голову жестко закрепляли кожаным ремнем, а руки и ноги туго привязывали по бокам "лестницы". В дополнение, бедра, икры и руки стягивались петлями гарроты: завязывали веревку, под нее засовывали палку и вращали, затягивая петлю как можно туже. Врезаясь в мускулы и нервные волокна, пережимая кровеносные сосуды, веревка углублялась в тело буквально до костей, доставляя жертве страшную боль. Но это являлось лишь прелюдией к пытке.

Рот жертвы палачи широко открывали и запихивали туда металлический конус — "bostezo". Ноздри затыкали пробками, поперек рта клали длинную льняную полоску, которую через "bostezo" заталкивали в горло давлением воды. По "toca" — так называли полоску — вода медленно текла внутрь. Когда вода просачивалась сквозь ткань, человек испытывал все муки удушья. Он старался проглотить воду, тем самым освобождая дорогу в свои легкие толике воздуха. Но воздуха попадало ровно столько, чтобы поддержать человека в сознании. Муки удушья не прекращались, ибо воду палачи постоянно подливали.

Время от времени "toca" вытаскивали и предлагали жертве сделать признание. В случае упорства обвиняемого, экзекуторы еще на один-два оборота затягивали петли гарроты на его конечностях и продолжали пытку водой.

Присутствовавший на допросе писарь тщательно фиксировал ход испытаний, отмечая число влитых кружек воды, которым определялась суровость пытки.

Гарсия выдержал девять кружек, что считалось большим количеством, и свидетельствовало об особой злонамеренности обвиняемого. И усилия инквизиторов не пропали даром.

Сначала Гарсия сознался в том, что крещение принял показушно, а на деле всегда продолжал исповедовать иудейскую веру: не соблюдал христианских обычаев, в церковь ходил лишь для вида, а сам, вместе с такими же нечестивцами, тайком поклонялся своему божеству. Но напрасно негодяй надеялся подобным образом провести искушенных судей. Его принудительные откровения лишь подтверждали и без того очевидную (для инквизиторов) греховность Гарсии, и относились к разряду обычных, рутинных преступлений против веры, коими бывалых борцов с ересью не удивишь.

Практика учила, что ежели вероотступник и начинал под пыткой признаваться в чем-то, то в самых незначительных злодеяниях. Поэтому де Вильяда продолжил допрос, но не сразу. На ночь Гарсии дали возможность передохнуть, а заодно и одуматься, дабы к утру покаялся во всем. Но тот не внял уговорам, не захотел по-хорошему. Хотя рыдал и клялся, что рассказал все, о чем знал и что замышлял. Пытку продолжили.

Тут марран разговорился более, назвал фамилии единоверцев-заговорщиков (пятерых марранов и шестерых иудеев) и даже признался в том, что замышляли они истреблять праведных католиков с помощью специальных ядов. Именно для этой цели предназначались травы и облатка, обнаруженные бдительными крестьянами в сумке Гарсии. Подобные умыслы, относящиеся к разряду черного колдовства, считались уже очень серьезным преступлением, достойным смертельной экзекуции. И о таких случаях следовало немедленно докладывать великому инквизитору Томаззо Торквемадо.

Получив извещение из Авилы, тот распорядился доставить Бенито Гарсию в Сеговию. Там находился доминиканский монастырь, настоятелем которого Торквемадо оставался до конца жизни, несмотря на обязанности главы испанской инквизиции и духовника Изабеллы Кастильской. Заодно великий инквизитор велел арестовать и доставить в тюрьму Святой палаты в Сеговии десятерых сообщников Гарсии.

Здесь Торквемадо лично занялся темными делами еретика и клятвопреступника. Подозрительный и фанатично жестокий, великий инквизитор не удовлетворился теми показаниями, который Гарсия дал в Авиле. Глубокая интуиция, "заточенная" на поиск врагов церкви, и огромный опыт в подобных мероприятиях, подсказывали Торквемадо — подлый марран утаивает самое главное преступление. Прекрасно разбираясь в человеческой психологии, Торквемадо велел повторить (вернее, по терминологии инквизиции, продолжить) для Гарсии пытку водой. И не выдержал, уже ранее психологически сломленный, старик, поведал, как на духу, такое, что даже у видавшего виды великого инквизитора пропал аппетит…

В дверь постучали, потом громче. Торквемадо вздернул подбородок, заморгал. Неужели задремал? Нет сил, совсем нет сил, а что делать? Кто, если не он, выжжет каленым железом ересь?

Дверь медленно приотворилась и появилась голова секретаря, брата Амадиса. Убедившись, что инквизитор смотрит на него, он негромко доложил:

— Монсеньор, к вам посетитель, монах из Вальядолида.

— Из Вальядолида? Простой монах?.. Чего ему надо?

— Говорит, что из монастыря, библиотекарь.

— Библиотекарь? — инквизитор наморщил лоб. — Нарекся как?

— Братом Каетано… Уверяет, что очень важное дело до вашего Преосвященства. Что-то не так, монсеньор?

— Брат Каетано, говоришь? Не знаю такого. О чем дело?

— Не сказывает. Утверждает — токмо вам ведомо знать, как особо секретное… Так как, проводить?

— Веди, — после непродолжительного раздумья велел Торквемадо.

Секретарь впустил монаха и тут же испарился, аккуратно прикрыв дверь. Некоторое время два священнослужителя молчали. Инквизитор смотрел на монаха, а тот в пол. "Как старая акация, высокий, худой и скрюченный, — отметил инквизитор. — Совсем седой, на лице нос, да глаза. Что у них в монастыре, голод?"