"Ишь ты, шустрый какой, — думаю. — Чаи с тобой распивать — не рановато ли? Думаешь, уболтать меня, чтобы рукопись оставил? Вот завербую по полной программе, тогда угостишь чаем". А вслух отвечаю: "Спасибо за приглашение, да некогда мне. Времени мало. В следующий раз. Мне вот бы, что еще. Надо на больного взглянуть". — "На Сизоненко?.. Это без проблем. У них сейчас время прогулки. Выйдем на улицу, они там во дворе почти все, кому можно. На солнышке греются".

Открываю дверь кабинета, чтобы выйти в коридор, и едва не сталкиваюсь лоб в лоб со здоровенным детиной в голубом халате. На носу у него такие круглые никелированные очки, знаете, "а ля Ганди"? В общем, видок, как у натурального убийцы-маньяка из детективного ужастика. Я аж вздрогнул. "Чего тебе, Петрухин?" — спрашивает Василий Иванович. "Извините, я хотел узнать, — отвечает громила, а голос писклявый, девчачий. — Четвертую палату на прогулку выводить?" — "Я же объяснял Марии Викторовне: четвертую отдельно после ужина, на полчасика". — "Извините, я не знал".

И шустренько так — шмыг куда-то. И исчез. "Кто это?" — интересуюсь. "Старший санитар", — отвечает Василий Иванович. Но с такой интонацией, будто я очень глупый вопрос задал. Или странный. "Да уж, — думаю. — С такими санитарами и у здорового человека психика поедет".

Вышли на улицу, и врач показал мне невысокого худого мужчину с изнеможенным лицом. Тот стоял около чахлой березы и тоскливо смотрел на небо. А небо ясное, без единого облачка. Почему-то в память врезалось. "Вот ваш "писатель", Виталий Сизоненко. Будете общаться?" — спрашивает психиатр. Прикинул я, а дело уже к вечеру. Надо, думаю, сначала сочинение почитать. Никуда этот писака не денется. "Нет, — говорю. — Может быть, в следующий раз".

Дошли до ворот. Тут Василий Иванович берет меня за локоть осторожно: "А можно спросить?" — "Пожалуйста". — "Вам ведь на меня настучали?"

Я, конечно, сделал удивленное лицо, но с опозданием. Вопрос застал врасплох. Врач оказался проницательнее и хитрее, чем я предполагал. "С чего вы выдумали?" — удивляюсь. "Я ведь все-таки психиатр, а не терапевт общего профиля, — усмехается Василий Иванович. — Я даже догадываюсь, кто донес… Во-первых, могла машинистка. Все просит ей доплату сделать, ругается, что работы много, а тут я еще рукопись психа заставил перепечатывать… Я бы и не прочь ей доплачивать, да где ж деньги взять? У нас же не хозрасчет. Медперсонал копейки получает. Вот… А еще Петрухин мог стукнуть". — "Ему-то зачем?" — "Уж больно любопытный. Я даже подумал…" — "Чего подумали?"

Смотрит Василий Иванович на меня хитренько, щурится: "Да так, ничего особенного". — "Не берите в голову, — советую. — На всех доносят. Считайте, что я к вам по собственной инициативе приезжал".

Покосился он выразительно на мой портфель, спрашивает: "Когда еще в гости ждать?" — "Не знаю. Вот почитаю сочинения вашего романиста и решу. Может, и лично с ним переговорю".

Но поговорить с Сизоненко мне так и не удалось. События приняли неожиданный поворот. Так, кажется, пишут в романах?

Юрий Константинович замолчал. Подошел к столу, налил в кружку из чайника воды.

— Наконец-то, — с подковыркой, после паузы, отозвался Михаил. — Добрались до поворота. А я думал — уже финиш.

— Сразу видно, Миша, что ты не ученый человек, — София посмотрела с неодобрением. — Детали и обстоятельства играют важную роль в изучении процесса или явления. Они создают полную картину. Я правильно размысливаю, Юрий Константинович?

— Правильно, София, — девушка нравилась старику все больше. — Не обращайте внимания на Мишку. Он всегда был торопыгой.

— Торопыга, от слова "торопиться". Поясняю специально для уважаемых филологов и ученых человеков, — Михаил не выдержал серьезного тона и засмеялся. — Деда, я готов слушать тебя хоть до утра, но я пока не улавливаю сути. Да и темнеет уже. Может, в дом зайдем?

— Подожди чуток. Сейчас зайдем. Я уже заканчиваю… Вот что дальше случилось. Дело происходило в пятницу. Вернулся я на работу. Папки с рукописью положил в сейф. А машинописный текст захватил с собой. Думаю, прочитаю за выходные на даче. Не терпелось мне от этого камня на душе избавиться. Или от горы с плеч. Не знаю, как лучше выразиться. В общем, беспокоила меня эта история. И угнетала.

— Камень с души и гора с плеч? — София оставалась в своем репертуаре. — Это посло-вИ-цы?

— Нет, София, это не пословицы. Это фразеологизмы, устойчивые выражения. Так вот, машинописный текст я отвез на дачу и здесь, — Юрий Константинович махнул рукой, — прочитал за выходные. Ничего криминального, антисоветского в этом тексте не содержалось. Утверждаю со всей ответственностью. Он на самом деле походил на фантастический роман. С одной стороны я обрадовался — не хотелось мне, чтобы Сизоненко продолжал по нашему ведомству числиться. С другой стороны — отпечатано было не все. Для полной очистки совести мне предстояло просмотреть, хотя бы выборочно, рукопись. Особого желания к этому занятию я не испытывал. Думаю: позвоню в понедельник Василию Ивановичу. Он весь текст читал. Поговорю с ним откровенно — если что подозрительное в рукописи есть, пусть признается, чтобы я зря время не тратил…

Приезжаю в понедельник на работу, звоню в больницу. Трубку берет медсестра. "Не могу я вам позвать Василия Ивановича, — говорит. — Убили его". Вот так.

София приоткрыла рот. Михаил наклонил голову и застыл. Рассеянное выражение сползло с лица молодого человека, сменившись озадаченным недоумением. Такого "поворота" он явно не ожидал. Юрий Константинович усмехнулся про себя: "Ах, молодежь! Дети фаст-культуры. Без трупов, погонь и стрелялок для них кино не кино, история не история. Ладно, будет вам еще все по полной программе". И продолжил: