Они, конечно, не сознавали, что их безграмотность была самой верной помощницей для тех, кто, одурачивая их всякими лживыми посулами, кинул их судьбы под жернова гражданской войны…

Огромная оранжевая луна с надломленной кромкой повисла над зазубринами байкальских гор, отбрасывая отсветы плавленой меди на снежные и ледяные просторы озера.

Силу огненного накала луны снижала морозная мглистость воздуха, но его появление было сигналом для ветра, утихомиренного темнотой. Постепенно набирая утреннюю силу, он вновь начал свое вертикальное падение на сугробы, вновь выращивал снежные столбы, которые под лунными отсветами походили на терракотовые колонны, рассыпавшиеся рыжей пылью.

Возле Култука воинские части колчаковской армии и беженцы по крутым прибрежным спускам среди заснежненных скал начали схождение на лед Байкала.

Все чаще и чаще в завывания ветра врывалось конское ржание. Лошади от плохой ковки на льду падали, устраивая заторы для спускавшихся сзади. Мгновенно кончилось людское молчание, ожив тысячами голосов с набором ругани.

Уже три часа продолжался спуск животных и людей на байкальский лед, звеневший под шипами конских подков.

Только после полуночи поручик Пигулевский свел лошадь с санями на лед Байкала. Муравьев перед спуском с саней встал, сошел на озеро с помощью Настеньки и Певцовой.

Сегодня с утра у Муравьева спала температура, но был он молчалив, замкнувшись в свои раздумья, хотя при встрече с Несмеловым накануне был оживлен и всем интересовался.

Только перед выездом сказал Настеньке, что ему особенно тяжело находиться среди тех, кто уходит из России.

Влившись в колонну беженского обоза, лошадь с Муравьевым шла то шагом, то слегка трусила, часто останавливалась, когда сани заносило в сторону на льду, чистом от снега. Вожжи держала Певцова.

Сначала путь петлял среди ледяных торосов, причудливых по очертаниям. Плиты толстых льдов, как бы вынырнув из озера, замерзнув, походили на развалины сказочных замков. Постепенно путь все больше удалялся от берега на озерные просторы.

Беспрерывно выл ветер. Гонимый им снежный фирн стелился со звоном, и казалось, что звенел весь лед, полируемый ветром. Воздух, очистившись от туманной мглистости, был кристально прозрачным с мириадами блесток. Высокое небо прожжено калеными угольками звезд. Луна, остыв от огненного накала, давно налилась блеском ртути. Ее лучи, преломляясь в зеркальности льда и белизне снегов, вспыхивали таинственными, колдовскими голубыми, синими и зелеными огоньками.

Настенька не отводила глаз от очарования снежного и ледяного величия. Окружавшие озеро горы стояли в густых тонах ультрамарина, их хребты, удаляясь, постепенно сливались с красками лунного горизонта.

Мажорное, гипнотизирующее монотонностью вытье ветра, постоянно меняющего направление, постепенно начинает лишать людской разум привычного покоя в мышлении. Слух, привыкая к вытью ветра, настойчиво убеждает сознание верить в неимоверную мощь стихии, обладающей властью подчинять все живое своим безжалостным законам.

Но сознание, не подчиняясь слуху, защищаясь стремлением к жизни, лихорадочно ищет, что в одичалой власти ветра, холода, снега и льда спасет жизненное тепло в крови.

Если часы назад тысячи людских сознаний, очутившись на ледяных просторах озера, по-разному переживали трагичность ухода с родной земли, то теперь все их волнения были лишь об одном.

Во власти стихии по Байкалу у всех единственная мысль выжить в схватке с январским баргузином. Удастся ли сохранить свою жизнь на ледовом пути с глазу на глаз со стихией. Мысль настойчивая, но не у всех равнозначная по силе убежденности.

Людей все настораживало. Волевое напряжение было на пределе.

Лед похрустывал то глухо, то звонко, будто стонал, что его зеркальность царапали шипы конских подков. Отфыркиваясь, увязая в сугробах, калеча ноги о выщерблены льда, ржали кони. Как-то особенно взвинчивали нервы тоскливые взвизгивания полозьев. То вдруг начинали щелкать непонятные, тревожные выстрелы.

Людских голосов не было слышно. Двигались, дышали живые люди и молчали, будто забыли слова, будто боялись раскрывать рты, чтобы не задохнуться от ветра. Людей пугал, тормоша сон снегов, крепчавший ветер. Он счесывал бородки поземок, слепил снежной пылью глаза, силой порывов останавливал лошадей.

Временами ветер доносил какие-то глухие раскаты, похожие на взрывы. Прислушиваясь к ним, на минуту замирали воинские колонны и обозы. Недоуменно смотрели на безоблачное небо, с которого лился лунный свет. Но на помощь тотчас приходил привычный страх, помогая находить в сознании объяснение, что отдаленные раскаты не что иное, как залпы артиллерии. Но чьей артиллерии? Страх продолжал уверять, что, возможно, Красная Армия маневром обхода уже и на озере перерезала пути для ухода.

От неизвестности происходящего в головных колоннах отступления, растянувшихся на версты, людей охватывала тревога. Они хотели знать правду о доносимых ветром раскатах.