Певица щиплет струны семиструнной гитары, чувствуя на себе пристальный зовущий взгляд капитана Стрельцова. Она обрывает пение, устало идет на палубу под окна кают, в которых нет света, и замирает в темноте в руках Стрельцова, целующего ее шею, лоб, глаза и горячий до сухости полуоткрытый рот с лоскутком влажного языка.

В салоне на диване, поджав под себя ноги, сидит княжна Певцова с Настенькой Кокшаровой. Волосы княжны ниспадают на плечи, похожа она на средневекового пажа, обиженного взбалмошной королевой.

— Где Муравьев, Настя? — спросила Певцова.

— Не знаю. Не видела его весь день.

— Может быть, в темном углу шепчется кем-то увлеченный?

— Кем увлеченный?

— А! Сразу встревожилась. Почему?

— Разве? Тебе это показалось, Ариша.

— Может быть. Мне, Настя, нравится Муравьев. Он во всем мужчина. Хотела еще в Екатеринбурге познакомиться с ним, так его услали на фронт. Меня его стихи очаровывают. Не то сказала. Они заставляют цепенеть, сознавая свое бессилие перед властью слов. Пробовала учить их наизусть и не могла. Некоторые строки потрясающи. Он действительно умен, хотя молод.

— Я все его стихи знаю наизусть.

— Тогда понятно, почему встревожилась, когда упомянула, что поэт кем-то увлечен.

— Я невеста Сурикова. Ты знаешь об этом.

— Знаю. Господи, неужели Суриков не понимает?

— Ариша, прошу тебя даже не думать об этом. Он мучается от сознания своей трагедии, но любит меня.

— А ты любишь его?

— Ариша, прошу!

— Хорошо. Прости, кажется становлюсь бестактной. Последнее время в моем характере масса перемен. Порой даже боюсь течения мыслей. Мне иногда вдруг хочется кого-то жалеть, грустить, жить чужим страданием. А ведь решила любить только себя. И только всем позволять себя любить, но не из вежливости к моей туманной знатности и не из-за стремления к моему богатству. Я хочу, чтобы меня любили искренне, думая, что у меня за душой последний пятак.

К роялю подошел бледнолицый прапорщик в форме каппелевца. Заиграл и запел песенку Вертинского.

Первая была о бале господнем, потом о безноженке, о юнкерах, посланных на смерть недрожащей рукой, о пальцах, пахнущих ладаном. Прапорщик пел хорошо. У многих повлажнели глаза. Княжна Певцова встала, подойдя к роялю, погладила прапорщика по голове и вышла из салона.

На палубе гуляли парочки. Певцова обошла палубу кругом, всматриваясь в их лица, надеясь увидеть Муравьева, держащего в объятиях временно полюбившуюся, но его нигде не было. В досаде сошла она в третий класс, где было душно, пахло людским потом, паром и машинным маслом. Но и тут не было Муравьева. Певцова снова направилась к лестнице на верхнюю палубу и столкнулась с Муравьевым.

— Добрый вечер, княжна.

— Что с вами, поручик? Уже не вечер, а глухая ночь. Откуда вы появились?

— Из штурвальной рубки, беседовал с дежурным помощником капитана.

— О чем он рассказывал?

— О жизни в Омске. А вы где были?

— Мы с Настей слушали песенки Вертинского.

— Кто пел?

— Симпатичный каппелевец.

— Прапорщик?

— Да.

— Так это Коля Валертинский. Слышавшие Вертинского находят, что он неплохо подражает ему.

— Я слышала Вертинского, ему нельзя подражать. Вертинский уникальное явление. Ему помогают петь руки. Но хватит о Вертинском. Представьте, очутилась в третьем классе, ибо искала по всему пароходу…

— Кого, княжна?

— Вас, Муравьев. Мне хотелось побыть с вами.

— Польщен.

— Напрасно сказали это слово. Мне действительно хотелось поговорить с вами, услышать живые незатасканные слова. Муравьев, неужели вы не чуткий? Будем здесь стоять у всех на виду, чтобы на нас пялили глаза и гадали, о чем мы разговариваем? А поутру бабы будут представлять, как вы меня… Идемте на палубу.

Поднявшись по лестнице на палубу, Певцова и Муравьев остановились на корме. Княжна спросила:

— На все мои попытки познакомиться с вами в Екатеринбурге вы не хотели этого знакомства. Почему?

— Не знал о вашем желании.

— Вам не нравилось мое окружение?

— Я его не знаю и не могу судить.

— Лжете, Муравьев. Вы слишком самоуверенны. Сужу по тому, как держите себя в обществе.

— Я не умею, княжна, держать себя в обществе.

— Муравьев, не кокетничайте. А лучше признайтесь, что вам не нравится, что я всегда в табуне мужиков?

— Мне безразлично.

— И я безразлична?

— Не думал об этом.

— Подумайте. Прошу. Мне хочется, чтобы обо мне думал только один человек.

— Надеетесь, что поверю сказанному?

— Надеюсь, Муравьев. У меня есть душа. А у нее естественное желание мужской ответной теплоты.

— Но ее у вас избыток.

— У меня избыток жадных мужских глаз. Даже вы при знакомстве со мной в Тобольске…

— Вам показалось, княжна.

— Сказали правду? Перекреститесь.

— Извольте.

— Вот я и счастлива. Мне ведь надо счастья всего чуть-чуть.