Однако от праздности и внутреннего волнения ему не сиделось на месте, и как-то днем Ван Тигр решил дойти и навестить Лотос, потому что в былые дни на ее дворе он чаще всего видел Цветок Груши, и втайне ему захотелось снова взглянуть на эти комнаты и двор. И он пошел к Лотос, послав сначала слугу известить о своем приходе, Лотос поднялась ему навстречу из-за стола, за которым она играла в кости со своими подругами, старухами из других богатых домов. Но он пробыл у нее недолго. Ван Тигр обвел глазами комнату, вспомнил ее и пожалел о том, что пришел; его снова охватила тревога, и, не желая дольше оставаться, он поднялся с места. Лотос же, не понимая, почему он нахмурился, оказала:

— Оставайся, у меня есть банка засахаренного имбиря, сладкий корень лотоса и всякие лакомства, какие любят молодые люди! Я еще не забыла, каковы молодые люди, — нет, хоть я и стара и толста, а все же помню ваши повадки!

И положив руку ему на плечо, она засмеялась своим жирным смехом и подмигнула ему. Он сразу почувствовал к ней отвращение и, выпрямившись, чопорно распрощался и быстро ушел. Но старческое хихикание играющих женщин неслось ему вслед, когда он проходил через двор.

И хотя он ушел, воспоминания продолжали тревожить его, и, отгоняя их, он твердил себе, что жизнь его теперь не здесь, а далеко отсюда, и что пора ему в дорогу, и как только он побывает на могиле отца и исполнит свой долг, — а это было особенно нужно теперь, перед началом дела, — он опять уедет прочь от этих дворов. И на следующее утро, на шестой день своего пребывания здесь, он сказал Вану Среднему:

— Дольше мне нельзя оставаться, побываю только на могиле отца, сожгу благовония и уеду, не то мои люди распустятся и обленятся, а перед ними еще долгий и трудный путь. Мне нужны деньги. Сколько ты мне дашь?

Ван Средний ответил:

— Я буду тебе давать каждый месяц, сколько условлено.

Ван Тигр крикнул нетерпеливо:

— Будь уверен, я возвращу тебе все, что беру взаймы! Теперь я пойду на могилу отца. А ты позаботишься, чтобы племянники были готовы в дорогу и чтобы они не напились и не объелись сегодня, потому что мы выступаем завтра на заре! — И он вышел, сожалея о том, что опять придется брать с собой старшего племянника, и не зная, как отказаться, чтобы не вызвать раздоров. Он захватил с собой курений из домашнего запаса и отправился на могилу к отцу.

При жизни Ван Луна отец и сын были далеки друг другу, и детство Вана Тигра было тяжелое, потому что отец решил, что младший сын должен остаться на земле, и Ван Тигр вырос, ненавидя эту землю. И подходя к старому глинобитному дому, который теперь принадлежал ему, Ван Тигр чувствовал к нему ненависть; в нем он провел свое детство, но не любил его, потому что дом этот был когда-то тюрьмой для Вана Тигра, и ему казалось, что он никогда из нее не освободится. Держась подальше от дома, он обошел его кругом и через небольшую рощицу приблизился к холму, где были семейные могилы. Подходя быстрыми шагами к могиле, он услышал чей-то тихий плач и удивился: он знал, что Лотос играет сейчас в карты, да это и не могла быть она. Он замедлил шаги и, подкравшись ближе, выглянул из-за деревьев. Более странного зрелища ему никогда приходилось видеть: Цветок Груши лежала на траве, уронив голову на могилу Ван Луна, и плакала, как плачут женщины, когда думают, что поблизости никого нет и нечего бояться непрошенных утешений. Рядом с ней сидела под лучами осеннего солнца его сестра, дурочка, которой он уже много лет не видел, и теперь, хотя волосы ее почти совсем поседели и лицо было сморщенное и маленькое, она попрежнему играла красным лоскутком, складывая и развертывая его и любуясь тем, как вспыхивает солнце на красной материи. И покорно держа ее за полу халата, как делают дети, выполняя просьбу человека, которого любят, сидел маленький калека-горбун. Он повернулся лицом к плачущей женщине, и губы у него горестно морщились, он и сам был готов заплакать вслед за ней.

В изумлении Ван Тигр остановился, как вкопанный, прислушиваясь к тихому горестному плачу Цветка Груши, который шел откуда-то из глубины ее существа, и вдруг почувствовал, что больше слушать не в силах. Весь старый гнев против отца проснулся в нем, и этого он не мог вынести. Он бросил курения там, где стоял, повернулся и зашагал прочь, тяжко вздыхая и не замечая, что вздыхает. Он бросился почти бегом через поле, зная только одно, что нужно уйти прочь отсюда, от этой земли, от этой женщины, и вернуться к своему делу. Он шел через поля, под скупыми лучами осеннего солнца, яркими и холодными, но не замечал ничего и не видел в этом красоты.

Ван Тигр встал на рассвете и сел на своего рыжего коня, а конь его не стоял на месте и нетерпеливо бил копытом о мостовую, и стук копыт далеко разносился в холодном воздухе, а Рябой, наевшийся за завтраком досыта, тоже сел на своего осла, и, обогнув угол дома, они подъехали к воротам Вана Старшего за его сыном. Не успели они остановиться, как из ворот выскочил слуга, крича на бегу:

— Какое несчастье, какая беда этому дому!

И не останавливаясь, он побежал дальше.

Ван Тигр почувствовал, что в нем поднимается раздражение, и закричал:

— Что еще за беда? Беда, что солнце уже взошло, а я еще не могу двинуться с места!

Но слуга даже не обернулся.

Ван Тигр выругался от души и сказал Рябому:

— Этот твой двоюродный брат мне только в тягость, и проку от него не будет. Ступай, разыщи его и скажи, что, если он не придет сейчас же, я его не возьму с собой.

Рябой сейчас же соскочил со своего старого осла и бросился к дому.