«Объявляем, что из нашего журнала изгнана буква „Y“ („ипсилон“), — не веря своим глазам, читал он отчеркнутое секретарем оповещение в свежем номере „Элеткепек“. — Отныне ничье имя мы не станем писать с этим аристократическим окончанием».

На первый взгляд — безответственная, дикая выходка расшалившихся школяров. Но хуже всего то, что за ней просвечивает явное намерение продолжить атаки на дворянство — элиту нации, фундамент государственного устройства. Впрочем, и на это можно было бы закрыть глаза. Отнести к неизбежным перехлестам, как-то сгладить, просто высмеять, наконец. Если новым редакторам «Элеткепек» фамилию Szechenyi угодно писать упрощенно, бог с ними. Даже новое — Kosut, вместо аристократического Kossuth, готов простить чуткий к слову создатель «Пешти хирлап». Новоявленным реформаторам венгерской письменности не отнять у него ни древнего имени, ни славы. Иное дело — явный выпад, нацеленный на раскол нации. Такого Кошут не простит никому и никогда.

Тонкие бледные пальцы с неожиданной силой сминают в комок тщательно переписанную копию стихотворения:

Нет, избави бог от такого союзничка! Это не поэт, служитель муз, а настоящий бешеный пес, готовый кусать без разбора. Во имя интересов общества подобных субъектов следует изолировать. Грозя другим виселицей, они сами просятся в петлю…

Лайош Кути, который, быстро сориентировавшись после парижских событий и внезапного исчезновения Бальдура, получил место личного секретаря графа Баттяни, застал Кошута в угнетенном состоянии духа.

— Мой принципал, — Кути позволил себе снисходительную улыбку, мягкой кошачьей походкой подступая к столу, — обращается к вам с покорнейшей просьбой…

— Что такое? — все еще думая о своем, озабоченно нахмурился Кошут.

— Прибыла депутация из Пешта, эта «мартовская молодежь» с красными перьями… — Кути, по обыкновению, не договаривал, позволяя собеседнику самому сделать конечный вывод.

— Они хотят встречи со мной?

— С вами, с принципалом, с полковником Месарошем, с графом Сечени… Со всеми, коротко говоря.

— Конечно, господин Петефи? — криво усмехнулся Кошут.

— Представьте себе, нет. — Кути держался заискивающе и одновременно чуточку фамильярно. — Некто Вашвари, лидер «мартовцев», присяжный уличный крикун.

— Мне бы не хотелось встречаться с подобными людьми…

— Принципал тоже не в восторге, — поспешил вставить Кути.

— Но если Сечени не откажется прийти, я буду. Пора приструнить кофейных якобинцев.

— «Кофейные якобинцы»? Бесподобно! Это куда лучше, чем «ультрабаррикадисты» и «апостолы паровых гильотин» господина Сечени, — умело польстил Кути.

— Вы находите?

— Никакого сравнения!.. Позвольте обратиться к вам с небольшой просьбой не личного, так сказать, характера.

— Слушаю вас. — Кошут сделал участливое лицо.

— Меня одолевает жена редактора Вахота, ее можно понять, она хлопочет за мужа…

— Это какой Вахот? Тот, кто выпестовал Петефи?

— Увы. — Кути смиренно опустил веки. — Но он наказан за свое благодеяние черной неблагодарностью, будьте уверены. В его лице Петефи нажил страшного врага. — Он передернулся в шутливом ужасе. — И поделом.

— И чего же просит госпожа Вахот для своего мужа?

— Вахот мечтает о газете.

— Хорошо, я подумаю, — пообещал Кошут. — Значит, Сечени вы берете на себя?

Пал Вашвари, не снимая плаща, гордо вступил в залу Государственного собрания, где за председательским столом уже ожидали его Баттяни, Кошут и Сечени. Следом за ним вошли и заняли передние места остальные посланцы Пешта.

Больше в зале не было никого. Молчаливая троица на возвышении поразительно смахивала на королевский суд.

— Мы уже информированы, господин Вашвари, — без всякого предисловия начал Кошут, желая поскорее покончить с неприятными объяснениями, — о событиях в Пеште и в принципе готовы одобрить ряд выдвинутых горожанами требований.

— Одобрить? — Вашвари вызывающе вскинул голову. — Но «Двенадцать пунктов» венгерской свободы приобрели силу закона и не нуждаются ни в чьем одобрении. Мы исходим из принципа, что делегация революционного Пешта более полномочна представлять венгерский народ, чем все пожоньское собрание.

— Ого! — Сечени многозначительно поднял палец.

— Да, сударь, пожоньские депутаты представляют только самих себя и свои собственные интересы.

— Зачем сразу же начинать с дерзостей, молодой человек? — упрекнул Баттяни. — Если вы хотите хоть о чем-то договориться. Ведь хотите? Это действительно так?

— Я только напомнил господину Кошуту о правах граждан революционного Пешта.

— Нет у Пешта никаких особых, отличных от прочих прав! — взорвался Кошут. — Мы не позволим дробить родину на куски. — И, не сдержав переполнявшего его раздражения, выкрикнул уже совсем несусветное: — Кто не покорится, тот будет вздернут!