После ухода дядюшки Апфелшнитта я довольно долго просидела без движения — не потому, что соблюдала религиозный обряд скорби, но потому, что ничего другого не пришло мне в голову. Я сидела, тупо уставившись на свои руки, лежавшие на столе. К вечеру я решила, что мне, как няньке, следует навестить родителей Симхи и выразить им соболезнование. До завтра я ждать не могла, я знала, что должна сделать это немедленно, иначе — не решусь сделать никогда.

Когда в тот же вечер я пришла к Калманам, отец сидел на полу, а мать с мальчиками — на голой деревянной лавке. Их окружали незнакомые мне люди, одни сидели на сундуках, другие — на стульях. Когда я вошла, все замолкли. Посетитель не может начать говорить, пока один из скорбящих к нему не обратится, и я молча ждала. Молчание затягивалось. Я надеялась, что госпожа Калман посмотрит на меня, узнает, но она сидела, опустив глаза. Я присела на краешек кресла, того самого, в котором Симха прятался в день нашего знакомства. Дов и Авром смотрели на меня враждебно, господин Калман зорко следил за мною. Потом несколько раз простонал и наконец заговорил:

— Зачем вы пришли сюда? У вас что, нет уважения даже к мертвым?

В ужасе я глядела на него.

— Вам бы лучше уйти, — шепнул худой хасид, оказавшийся рядом со мной. — Никто не хочет обвинять вас, особенно в такой день. Но вы не должны были приходить.

— Обвинять? — переспросила я.

Господин Калман не мог больше сдерживаться.

— Может быть, это неправда, что вы каждый день позволяли Симхе бросать уткам хлеб? И что именно там он упал в воду? — закричал он. — Четырехлетний ребенок, который не умел плавать! Это правда или нет?

Я кивнула.

— После такого несчастья я могу наконец сказать все, что думаю, — произнес он горько. — Симха никогда не играл в парке с другими детьми. Вы держали его в стороне, сидели с ним на скамейке и говорили ему я не знаю, какие ужасные вещи. Он по полдня ходил и крякал, словно мы не сына породили, а утку! Не обращай внимания, говорила моя жена, он так играет. Моя жена чересчур добра, она вас всегда защищала. Но я никогда не доверял вам, с той минуты, как вы вошли в наш дом!

Теперь все взоры обратились ко мне. Только госпожа Калман не подняла головы.

— Я не должен так говорить, — продолжал господин Калман. — Человек должен быть покорен Воле Всемогущего. Все имеет свое место и время, даже зло. Но я не собираюсь пускать зло в мой дом и смотреть спокойно, как оно садится в мое лучшее кресло! Никто не может требовать этого от меня!

Я хотела что-то возразить, но он не дал мне и рта раскрыть. Словно кому-то еще было непонятно, что именно ко мне он обращается, он выставил указательный палец в мою сторону:

— Изыди! Только не по водосточной трубе, а по лестнице!

С горящими от стыда щеками я поднялась и пошла к двери. Но тут очнулась госпожа Калман. Она мгновенно оказалась возле меня, молча взялась за лацкан моего шелкового пиджака и сделала на нем крию, надрез, который делают на платье только самых близких покойному людей, чтобы показать меру их скорби. Ее темные, покрасневшие от слез глаза победоносно блеснули, когда она заговорила.

— Много было среди дочерей Израиля мужественных, — сказала она, — но ты превзошла всех их.

И, коснувшись ладонями моего горячего лба, благословила меня.

Внизу я с трудом отыскала привратника. Он оказался в закутке, где стоял бойлер, с метлой в руке и Аттилой у ног.

— Нет, — затряс он головой, когда я попыталась отдать ему полторы тысячи франков, — теперь это не важно.

— Вы должны взять эти деньги. Я больше сюда не вернусь и не хочу, чтобы вы тревожили этим Калманов.

— Это я виноват, что их малыш, — вдруг сказал он.

— Почему? Ведь не вы его утопили. Только напугали до смерти.

— Я не хотел, я хотел только проучить его. Дело было в принципе.

Он удивленно рассматривал разорванный ворот моего пиджака. Потом быстро выхватил деньги из моих пальцев и сунул в карман плаща.

— Это нелегкая работа, знаете ли. Люди выходят из лифта на верхнем этаже и забывают затворить дверь. Раньше я без труда с этим справлялся, но теперь кровь приливает к ступням.

Может быть, я тоже была виновата в смерти Симхи? Этот вопрос занимал мои мысли несколько месяцев. Я ходила в Городской парк, единственное, как мне казалось, место, где можно найти ответ на этот вопрос. Я не нашла его, но начала сомневаться в том, что Симха существовал на самом деле. Может быть, потому, что нигде в городе его отсутствие не чувствовалось так остро.

Я смотрела на пруд издалека, обходила его вокруг, склонялась над водой, пока не поняла главного. Если я и виновата, то не более, чем вода, плакучие ивы и утки, среди которых мне никогда не найти ту, единственную, с рыжими локонами и в шапочке. Все они виновны в силу своих особенностей: вода — в том, что не нашла ничего лучшего, чем обнять и покрыть его собою; деревья — в том, что он утонул у них на глазах; утки — в том, что подманили его своим кряканьем. А я — я, следуя своей натуре, делала то, чего не могла не делать, потому что любила Симху Калмана.