Как я и предполагала, к обеду наехали гости из Смоленска. Конечно, отсутствие князя вызвало на лицах нескрываемое недоумение, но когда я объявила новость о покупке мной Талашкина, недоумение сменилось изумлением. Я объяснила, что муж собирался сделать это именно сегодня, но депешей спешно был отозван на завод и, уезжая, просил меня, чтобы запродажная все-таки была бы непременно совершена в этот день, несмотря на его отсутствие, потому что это мой именинный подарок. Мои гости выразили мне массу искренних поздравлений, весело пировали весь этот день, а у меня изрядно щемило на сердце… Завтра не за горами: придется отдавать мужу отчет о моих действиях… Что-то он скажет?

Вернувшись на другой день, он предобродушно, с какой-то детской наивностью, объяснил мне, как все случилось. Заспорив с Петровским и позабыв обо всем, они просто-напросто поехали в Бежецу доканчивать спор, чтобы там на месте доказать свою правоту и друг друга убедить.

Настала моя очередь. Изрядно робея, я понемногу рассказала все то, что мне пришлось пережить за весь день, и как я нашла выход из моего затруднительного положения. К моему удивлению, муж не только не рассердился, но обнял меня, назвав умницей и, тут же пригласив Киту в кабинет, объявил ей, что покупает Талашкино для меня с тем условием, что она в нем по-прежнему останется полной хозяйкой. Я вполне разделяла чувства мужа: Талашкино должно было остаться в ее ведении. Я считала это только справедливым. Вот как Талашкино сделалось моим. Меня факт покупки Талашкина еще раз убедил, что с мужем надо действовать, а не говорить.

Вячеслав всегда сочувственно относился к моим начинаниям, особенно когда они подходили к его расчетам. Покупка Талашкина как раз совпала с его намерениями покинуть брянское дело. Выйдя из него, он предполагал проводить зимы за границей.

В Хотылево он почти перестал ездить потому, что там ему очень надоели рабочие со всевозможными просьбами, а служащие, жалея об его уходе, приставали с уговорами изменить свое решение и не покидать дела. Но решение его было непоколебимо. Таким образом, Хотылево потеряло мало-помалу свое значение и смысл. Мы большую часть лета проводили в Талашкине. Кончилось тем, что Киту приходилось одной ездить в Хотылево, следить за хозяйством и конным заводом, начинавшим уже давать прекрасные результаты.

Понемногу муж стал заговаривать о продаже Хотылева. Как ни грустно, но приходилось примириться с действительностью, сознаться, что жить на два имения делалось весьма затруднительно. Лето было слишком коротко, ни тут, ни там не удавалось сосредоточиться, время разбивалось без пользы.

Поездки в Хотылево обыкновенно сопровождались огромными осложнениями, требовалась целая организация. У нас всегда гостило много народу: несколько друзей, знакомых, родственников, кто-нибудь из художников, Гоголинский, пианист Медем, скрипач Фидельман и другие. Иногда нас переезжало из одного имения в другое человек по двадцати, да еще ехала прислуга, любимые собаки, охотничий сеттер князя и много багажа. Уморительно бывало видеть нас всех на станции в ожидании поезда — мы положительно изображали цыганский табор. Ввиду непродолжительного путешествия (часов шесть по железной дороге), каждый из нас тащил в руках вещи первой необходимости. Тут были дорожные мешки, несессеры, ящики с красками, фотографические аппараты, обилие зонтов с непромокаемыми накидками, ружья, корзины с провизией, в довершение всего назойливо бросалась в глаза пара колоссальных болотных сапог мужа на колодках, почему-то постоянно фигурировавших на первом плане. Поезд в Тычинине, нашем ближайшем полустанке, стоял всего три минуты, и за это короткое время надо было успеть сесть в вагон, да еще нагрузить весь этот пестрый багаж. По приходе поезда начиналась неимоверная суета. Врываясь с обоих концов нашего специального вагона, мы все лезли сразу, бросаясь вперемежку с вещами, с собаками, задыхаясь, с криком и смехом, в то время как из окон соседних вагонов высовывались десятки удивленных физиономий, с любопытством следивших за этим даровым представлением.

Меня эти перекочевывания забавляли, да и трудно было смотреть без смеха на озабоченные лица нашей компании. Все в волнении что-то говорят разом, как будто тут речь шла о жизни и смерти. А мужу это надоело, он любил путешествовать налегке. В конце концов это передвижение народов сделалось утомительным и всех стало тяготить. Не успеешь пустить корни в Талашкине, приняться за какую-нибудь работу, втянуться, углубиться в нее, как вдруг приходилось все бросать, чтобы на несколько дней снова ехать в Хотылево, то из-за заводских дел, то из-за охоты мужа. Кончилось тем, что Хотылево было продано графине М.Н.Граббе, и, хотя я очень горевала, расставаясь с ним, все же меня утешала мысль, что оно попало в руки моих давнишних знакомых, симпатичных, культурных людей, умеющих ценить красоту. Графиня Граббе, урожденная княжна Оболенская, — наша соседка по Талашкину, красавица, симпатичное милое существо, которым я всегда любовалась. Я давно знала ее, еще девушкой. Их имение, Кощино, было в семи верстах от нас, и мы виделись каждое лето.

Жаль, до боли жаль было мне моих трудов, всех тех минут борьбы, радостей и огорчений, нравственно связавших меня с Бежецей навеки. Уход мужа из дел сразу оторвал меня от этой полной, осмысленной, творческой деятельности на заводе и от Хотылева, где все без исключения было создано моею фантазией. Жаль было чудного вида и того широкого, безбрежного простора, которым я никогда не могла достаточно, насладиться. Жаль было теплой благодарной почвы, на которой все так пышно произрастало. Жаль величественную красавицу Десну. Прикованная ее плавным, убаюкивающим течением, задумавшись, я часто подолгу сиживала на берегу. Сколько она унесла за собой моих заветных дум, надежд, мечтаний!..

Меня всегда тянуло к средней полосе России. Я любила в ней роскошь липовых лесов Тульской губернии, глубокие овраги, покрытые густой зарослью дубняка, с пышными благоухающими травами, в которых ютилась душистая дикая клубника, необозримые пространства степей, сплошь до горизонта покрытые волнующейся, как море, рожью. Много раз, гостя у Маши Николаевой, я в этих вековых лесах проводила часы, как казалось мне тогда, в несбыточных мечтах, не подозревая, что судьба поможет мне многое осуществить…

Часть Брянского уезда Орловской губернии, где мы жили, была дорога мне тем, что напоминала с детства любимую мной Тульскую губернию. Однако надо было подчиниться обстоятельствам. Видно, не судьба мне была жить в этих краях…

В это время в Талашкине, кроме постоянных гостей, жили еще Михаил Александрович Врубель с женой, молодой композитор Яновский, кое-кто из Смоленска и Василий Александрович Лидин, приехавший преподавать игру на балалайке в моей школе. С Врубелем мы были большими приятелями. Это был образованный, умный, симпатичный, гениального творчества человек, которого, к стыду наших современников, не поняли и не оценили. Я была его ярой поклонницей и очень дорожила его милым, дружеским отношением ко мне; Такие таланты рождаются раз в сто лет, и ими гордится потомство. Сидя со мной, он, бывало, рисовал и часами мечтал вслух, давая волю своей богатой, пышной фантазии. Малейший его эскиз кричал о его огромном даровании. В это время я была занята раскраской акварелью по дереву небольшой рамки, и этот способ его заинтересовал. Шутя, он набросал на рамках и деках балалаек несколько рисунков, удивительно богатых по колориту и фантазии, оставив мне их потом на память о своем пребывании в Талашкине.