Третья сотня, а за нею и остальные сотни быстро поскакали к опустевшей станции по пыльной дороге, на которой грудами валялись стреляные гильзы да второпях разбросанное нехитрое солдатское барахло.

— Ты, Скиба, далече не заходи. Тут, гуторят, мужики все в большаках ходят. Пока заметишь, а они тебе из-за угла каменюкой башку проломят. Они, черти, вредные. Их бы плетями учить. Ишь, стервы, с хлебом-солью встречают, а их сыны супротив нас дерутся, — сказал приказный Нырков.

— Болтаешь зря, что они тебе худого сделали? — окрысился Скиба, — небось как есть-пить надо, так ты, словно телок, ласковый да смирный ходишь: дай, тетенька, поисть?..

— А они дают? Их, гадов, Христом богом, а они все — «нема», а как за кинжал хватишься — и каймаку, и хлеба, и всего накладут…

— Ну, коли за кинжал берешься, так тут тебе все дозволено. Бабы это самое, ух, как любят. Покель с нею ладком да мирком гуторишь, все не согласна, — сказал урядник Никитин.

— По согласию, значит… с кинжалом?.. — млея от восторга, залился счастливым смехом Нырков.

Казаки дружно загоготали, весело перемигиваясь и подталкивая один другого.

— Тьфу, кобели несытые… нету на вас кнута хорошего, — обозлился Скиба и под веселый смех и гоготанье товарищей быстро пошел через двор.

— И чего вы его, братцы, изобидели? — вступился за друга Никола.

— Э, милок, что ты понимаешь? Об этом ты, Миколка, ровно кутенок малый, правильного понятия не имеешь, — добродушно оборвал его Нырков. — Ты его, Скибу, насчет баб не слушай.

— Так он жену свою любит.

— Ну и дурак, — спокойно отрезал черномазый. — Хиба бабу можно любить? Любить следует коня.

— Верно. Баба что змея, только одежда другая, — подтвердил Нырков, поправляя вскипевший на огне котелок.

Никола покачал головой. Он вспомнил свою старую, измученную долгим непосильным трудом мать, ее вечно согнутую над работою спину.

— Не, дядько Нырков, неправда это.

Ему хотелось ласковыми и убедительными словами рассказать этим глубоко заблуждавшимся людям об их матерях, о сестрах, которые там, на Тереке, думают и заботятся о них. О своей слабой и больной старухе, трясущимися от слабости руками укладывавшей станичные подарки уходившему в поход сыну. О Прасковье, верной Жене Скибы. Много еще хотел сказать Никола. Но казаки, занятые вскипевшим чаем, не слушали его, да и сам Никола чувствовал, что его мысли, переданные жалкими и неверными словами, не всколыхнут этих огрубевших и обозленных людей.

Весело заливались молодые грудастые девки, звонко выкрикивая слова частушки…

Взявшись за руки и образовав круг, девки, слегка притоптывая, передвигались с места на место.

— Поют, — ухмыльнулся чистивший коня Нырков. И, переставая скрести, сказал: — Ох и скусные здесь девки, малина…

— А ты пробовал? — недоверчиво поднял голову лежавший на бурке вестовой есаула Горохов.

— Да вроде этого. Еще бы трошки, так да, довелось бы… — снова ухмыльнулся Нырков.

— А ну, сказывай… — пододвинулись к нему казаки.

— Да надысь, как все спать полегли, встал я это да и пошел под плетни, до ветру. Глядь, а из малой хаты, где хозяева спят, сношенька их тоже выскочила из сенец. Верть, круть, сюды-туды, я ее за грудки — цап. А она на меня смотрит так-то жалостливо, вся побелела, а слезы так и скочут. И чего-то говорит, а чего — и не разберу. Скоро так, словно со страху. Ну, думаю, наша…

— Ну? — замерли казаки.

— Вот тут-то, братики мои, конфуз и приключился… Дерг я за очкур, да не тот конец потянул. Пока я его распутлял, она как вскочит, да ходу. Так и убегла, — сокрушенно закончил Нырков.

— Хо-хо-хо, ха-ха-ха — залились хохотом довольные неудачей товарища казаки.

Казаки ближе придвинулись к Ныркову и, нехорошо улыбаясь, стараясь не глядеть друг на друга, о чем-то вполголоса заговорили…

Несколько секунд они, понижая голоса и озираясь по сторонам, торопливо совещались, затем, словно по команде, все враз стали расходиться, только цыгановатый казак, остановив спешившего к выходу приказного, опасливо спросил:

— Кто в двенадцать заступает?

Приказный подумал и весело махнул рукой:

— Миколка, Бунчук, блаженный.

— А-а, — успокаиваясь, протянул черномазый… — Этот не беда, хоть бы и дознался…

И заспешил через двор к заливавшемуся на улице хороводу.

Прошло уже около часа как Никола заступил на дневальство, сменив маленького рябого казачонку, по фамилии Книга. Походив немного возле коней, Никола почувствовал скуку и, присев на охапку сена, стал внимательно разглядывать мирно плывшие по небу серебряные облака, из-за которых по временам выглядывала луна. Облака принимали самые неожиданные очертания. Иногда облако казалось каким-то небывалым зверем, и Никола, пристально вглядываясь, ясно различал огромную морду, иногда край облака расползался, и широкое серое пятно походило на попа в бурке. Николе стало смешно. «Нешто бывает поп в бурке», — подумал он. И вдруг насторожился. За сараями в конце двора что-то слабо пискнуло. Николе показалось, будто какие-то тени быстро промелькнули по двору. Он поднялся и прошел к сараю, откуда, как ему показалось, раздавались голоса.