— Нет, Сэмми. Устье Огайо, Каир и участок кентуккийского берега он и не заметил — плот проскочил мимо, когда старина Джим ухаживал за мной, лежавшим без сознания. Вместо этого мы попали в Новый Орлеан — благо с бумагой полковника бояться охотников за беглыми рабами не стоило. А там… О, там Джим оказал мне бесценную помощь в первых шагах моей карьеры. Без него я просто никем бы не стал, Сэмми…

— Ты взял в компаньоны чёрного? — приятно удивился Писатель. — Тогда? В Луизиане?

— Ну что ты, Сэмми… Дело в том, что вексель полковника после его смерти ничего не стоил, в отличие от рекомендательного письма. Мне позарез нужен был стартовый капитал. Я продал Джима на хлопковую плантацию — за такого здоровяка мне отвалили девятьсот долларов. Года через три попытался выкупить, денег уже хватало. Не сложилось. Сам знаешь, какой недолгий был век у негров «на хлопке»… Но ты иди, Сэмми, поспи. Что-то вид у тебя совсем тусклый.

Писатель понял, что ему стоит поспешить на палубу. И глотнуть свежего воздуха. Немедленно. Пошатываясь, вышел из каюты. Потом вдруг вспомнил, что не помнит её номера. Как, впрочем, и названия парохода — на борт они с Хозяином взошли два дня назад уже изрядно навеселе.

Обернулся, посмотрел на роскошную дверь красного дерева. Цифр там не было. Тогда Писатель стал отсчитывать двери от начала коридора.

Каюта оказалась третьей. По левому борту.

Совпадение, конечно совпадение, не мог же Берри и в самом деле… — твердил себе Писатель, шагая к свежему воздуху.

На палубе от вцепился в фальшборт, перегнулся вниз, и долго разбирал перевёрнутые — для его взгляда — буквы на борту, не замечая висевших неподалёку спасательных кругов, тоже украшенных названием парохода.

На середине процесса чтения Писателя стошнило. Он смахнул с губ вязкую горькую жидкость, подышал широко распахнутым ртом. Перегнулся снова — и узнал-таки, на каком судне плывёт.

Пароход назывался «ЭММЕЛИНА». Но Писателю показалось, что сквозь слои белой краски легчайшим намёком проступает другое название.

Тоже женское имя…

— Открой, Володенька, — шелестит мрак по ту сторону запертой на засов двери голосом Горбатого. — Открой, Володенька, я ведь тебя зубами загрызу.

Знаем, видели мы ваши зубы. И в действии, и так… Лучше уж я тут, за дверью, свои от голода на полочку сложу, нежели открою.

— А не хочу-у-у, волки позор-рные, — воет в голос Промокашка. Но даже его полузвериный вопль не способен заглушить неумолимый, беспрекословный приказ Зова, вплетённого красной нитью даже не в шёпот — шорох голоса Горбатого.

— Открой, Володенька. По-хорошему открой…

Старая песня — проходили. Своей монотонной повторяющейся командой хрена с чесноком ты меня вытянешь из-за заговорённого железа двери, Карпуша.

А хороша была затея с ярким светом по глазам — не иначе Огнелов выдумал. И образок на двери опять же…

— Открой-открой-открой, — вкрадчиво вползает в уши уже бессловесный, сплетённый из одной только воли Приказ. И если Огнелов ничего, окромя дверцы и иконки, не припас, я могу и сдать — воля Горбатого против моей? Как говорится, бабка надвое да вилами по воде. А ведь с ним ещё прихвостни его разномастные… Булочник этот, колобок-переросток — хлебный голем. Мелкий бес с родимым пятном в форме Числа Зверя на всю рожу поганую. Промокашка, конечно, — вон, визжит уже, выворотень паскудный. Ну, пара мелких упырей, инициированных лично Карпом, но едва ли способных потягаться с Горбатым силой. Да ещё азиат этот странно знакомый, львиный перевёртыш, — как он-то к ним в шайку попал?

— Зубами, Володенька… Зубами загрызу, падла!

А это ты зря, Карпуша, — мне с моей психообработкой нужен непрерывный Приказ, а ты сам, пусть ненадолго, ослабил воздействие Зова.

Хотя кто ж знает твои таланты, старый упырь? Не зря ведь Горбатым прозвали — от тебя ведь пошла приговорка, мол, Горбатого могила исправит. Уж она тебя правила-правила, правила-правила…

— Граждане упыри! — подобный праздничному фейерверку в пугающем мраке ночи, нарушает оглушительную тишину, до тех пор заполненную только Зовом Горбатого и его зубастыми угрозами, долгожданный, усиленный рупором голос Огнелова — Огненного Ловчего, начальника местного Управления упыриного розыска. — Вы окружены! Предлагаю сдаться! Выходить по одному, у двери бросать оружие и артефакты на землю!

— Это кто там тявкает? — наглеет напоследок Карп, одновременно скребя когтями железо разделяющей нас двери — та держит.

— С тобой, рожа нетопырья, не тявкает, а р-разговаривает начальник Управления упыриного розыска! Огненный Ловчий — может, слыхал?

А кто ж не слыхал? Глеб гордится своим прозвищем по праву, и Карп должен понимать, что ловить ему уже нечего. Разве что меня, но я за дверью, которая пока держит — и его, и меня… Но чёртов упыриный Зов! Я ведь могу и не выдержать, Глеб! Ты уж быстрее их вяжи!