И лишь после похорон, когда весь отряд собрался возле шалаша на поминки, ребята уселись на своем обычном месте, вокруг ведра. Взрослые расположились на траве чуть в сторонке, чтобы не смущать детей.

Но Михаил, тайно не спускавший своего зоркого, прищуренного глаза, видел, как Адамчик, разливая в привезенные партизанами мисочки суп, то и знай смахивал с глаз слезу.

— Ну хватит тебе, — кивнул ему сидевший рядом бледный и кудрявый, как двухнедельный ягненочек, суровый мальчуган. — Слезами ему не поможешь.

— А им? — огрызнулся Адамчик.

— Кому?

— Ну его детям!

— А может, у него их нету.

— Может! Может! — отмахнулся тот, наваливая чернокудрому полную мисочку. — Ешь и молчи, — говорил Адамчик, но сам еще долго ворчал: — Нету. А если столько, как вот нас. Что они теперь будут делать? Кабы хоть адрес знать. У него никаких документов не было. Даже отчества не знают. Морячок, и все. Морячок…

Трое суток отряд отдыхал и строил в лесу землянку для детей. Сруб из толстых сосновых бревен наполовину врыли в землю. А сверху замаскировали огромной сосной, специально подкопанной и поваленной в нужную сторону. Единственное оконце этого жилища выходило на солнечную сторону в самую заваль бурелома, откуда никто случайный не мог забрести. Окно было высотой не больше полуметра, зато в длину тянулось на целых два метра, чуть не во всю стенку. А дверь выходила к огромному корневищу рухнувшей в бурю березы. Посторонний человек с двух метров не мог бы заметить ничего похожего на вход в жилье.

— Главное теперь — не ходить по одному месту к речке, чтоб не сделать тропы, — наставлял Михаил Элеонору Семеновну и ребятишек.

— А можно таежную тропку устроить, — заметил Ефим.

— Как это? — заинтересовался Михаил.

— По бревнам. Вот как мы свалили сосну, так повалить десяток деревьев до самой речки, а чтоб похоже было на бурелом, пройтись и дальше, повалить то там, то тут. Бывают такие вихри, что целые гектары выкручивают, — ответил Ефим. — А по дереву не то что по траве, долго следа не вытопчешь.

— Это здорово! — одобрил Михаил. Главное, что эта тропа и зимой пригодится.

Все это слушал и Чугуев, второй день лежавший в шалаше. Он все еще не верил, что и ему из-за разболевшейся ноги придется застрять здесь не на день или два.

Для самозащиты и охраны детей партизаны оставили Чугуеву несколько лимонок, немецкий автомат, а Элеонора Семеновна выпросила себе винтовку, признавшись при этом, что и в руках ее не держала. Но Чугуев успокоил девушку, пообещав сделать снайпером.

Дав слово при первой же возможности наведаться в этот уголок, партизаны ушли к лодкам, чтобы уплыть в соседний район, поближе к вражеским коммуникациям. Самую маленькую лодку они вытащили на берег и замаскировали так, чтоб с речки в любое время года не было ее видно. Лодка эта была здесь на случай, если Чугуеву с его «дивизией», как, прощаясь, партизаны назвали детский лагерь, пришлось бы покидать свое удобное жилье.

«За голову Михаила Черного 10 000 оккупационных марок!»

Это было напечатано огромными, черными, далеко видными буквами. А ниже мелким текстом шло объяснение, кто такой Михаил Черный и почему так дорого ценится его голова.

Большая серая бумажка эта была намертво прилеплена к стенке пустого, покинутого хозяином дома на отшибе села, в которое решились наконец зайти партизаны после пятидневного путешествия по воде и глухим лесным тропам.

Село это стояло среди болот и лесов. Но и до него дошла слава о народных мстителях, которыми командовал неуловимый Михаил Черный. Правда, в приказе окружного шефа полиции Михаил Черный назывался бандитом, который якобы терроризирует мирное население, грабит и натравливает его на «освободителей».

Пока Михаил с товарищами читал и обсуждал этот приказ, из села вернулись разведчики вместе со старостой.

Почти совсем седой, с усталым морщинистым лицом и глубоко запавшими глазами староста назвался Сидором Терентьевичем Кравчуком и попросил командира поговорить наедине.

Михаил ушел с ним во двор. Они сели на колоде, в которой торчал заржавевший колун, впопыхах забытый хозяином.

— Сын мой в Красной Армии, — начал староста. — Меня немцам подсунул народ вместо Грисюка. Был у нас тут бежавший из тюрьмы мироед. Куда-то его, видно, комсомольцы загнали. Одним словом, прибрали к рукам. Вот какое у нас село. Поэтому, чтоб не навлекать подозрений, вы лучше к нам не ходите в село, а помощь мы вам организуем, какую только захотите.

— Ну что ж, Сидор Терентьевич! Правильно решили, — одобрил Михаил. — Держитесь и дальше. Обманывайте этих гадов, но не давайте в обиду наших людей. А нам… Ну, если нетрудно, организуйте несколько буханок хлеба, можно даже просто сухарей и еще какой сможете еды.

— А мины вам не нужны случайно? — несмело спросил староста.

— Что за мины? Какие? Откуда они у вас? — встрепенулся Михаил и ухватил старика за руки.

— Военный катер в начале войны тут в речке застрял. Живым оказался один только машинист. Да и тот умирал от тяжелых ран, когда сын пробрался к нему. А Володька мой дотошный в машинах, хоть ему всего только пятнадцатый. Вот он и нашел в том катере мины, говорит, будто бы против танков они.