Надо сказать, что с начала учебного года (да-да, в войсках тоже ведется такой отсчет) боевой расчет нашей эскадры имеет одну весьма важную особенность, а именно — к нам свели всех вновь назначенных молодых командиров экипажей с полка, и она мгновенно стала «молодежной», процентов на восемьдесят состоящей из хороших, способных ребят, но с командирской чашки (сиденья командира экипажа) еще ничего не умеющих, зеленых…

Ну что ж, «не можешь — научим», такова, видно, наша, пилотов постарше, судьбинушка.

В начале афганской эпопеи в Союзе мало кто представлял, что это такое — «оказание интернациональной помощи».

Отрывочные публикации в газетах рисовали радужные картинки раздачи муки и хлеба местному населению, на фотографиях фигурировали жизнерадостные лица советских солдат, помогающих возделывать поля сомлевшим от счастья дехканам, и уж, видно, чтобы войска совсем не потеряли навыки, иногда «проводились учения», в которых условный «противник» непременно бывал разгромлен. При этом отличились какой-нибудь рядовой Пупкин и лейтенант Шмыгло.

Обязательным было именование противника в кавычках, а также ритуальные фразы типа: «наращивая темпы боевой учебы… воодушевленные решениями N съезда партии… проникнувшись чувством высокой ответственности…» и т. д. и т. п.

Однако прошло несколько месяцев, и в застоявшуюся болотную монотонную повседневность гарнизонной жизни начали просачиваться первые слухи о столкновениях с реальным, а не кавычным противником, о потерях, о первых героях и совершенных подвигах, о, мягко говоря, небезупречном поведении в боевых условиях имеющегося у нас вооружения.

От всех этих слухов исходил запах потаенной романтики, будоражащей воображение. Слухи ложились на почву, давно и мощно унавоженную самой эффективной в мире советской пропагандой, в сознание войска, застоявшегося без настоящего Дела.

Генетически в памяти солдат и офицеров звенели победные марши парадов победителей старших поколений. Призывные трубы рождали желание немедленно защищать «интересы Родины, партии, государства», а ощущение невероятной мощи военной машины рождало у каждого служивого уверенность в выполнимости любой поставленной задачи…

Эскадра продолжала натаскивать в полетах молодых, «зеленых», вновь назначенных командиров и их таких же сопливых пока «праваков» (так именуют в экипажах летчиков-штурманов, сидящих в кабине справа от командира вертолета).

В те времена еще не было проблем с топливом, запчастями, другими потребностями, необходимыми для содержания государством дамы капризной и дорогой во всех отношениях, имя которой — Авиация. Строевые полки летали в две смены по три-четыре дня в неделю, а уж училищные только по воскресеньям и праздникам могли себе позволить перевести дух.

Календарь монотонно, но неумолимо отматывал день за днем.

Дни смыкались в недели и месяцы. Шла Боевая Учеба, и все увереннее становилась в воздухе поступь пацанов, все более азартными и дерзкими смотрелись на полигоне их маневры, все более точными — ракетные залпы и бомбы, выпущенные с их вертолетов. Даже внешне они изменились, стали «увесистей», погрузнели лицом, походка и движения стали неторопливыми, вальяжными, тембр голоса приобрел баритонально-басистый благородный оттенок. В общем, начал происходить процесс, который в авиации называется «появилось в заднице перо…».

И вот тут объявились в полку вернувшиеся из командировки в Афганистан два первых славных экипажа, снаряженные туда в незапамятные времена, — Федора Степанова и Юры Костюкова.

Когда-то, провожая варягов в неизведанные дали, те, кто оставались на родном берегу, не чаяли увидеть воинов снова. Так и в полку не думали, что сможем увидеть посланные на усиление экипажи обратно. Была уверенность, что уж героев, первыми нюхнувших пороха, непременно переведут в какое-нибудь элитное подразделение, дислоцируемое, само собой, в престижном месте. Мысли о более трагичных вариантах старательно изгонялись из сознания по причине суеверности, присущей всему летно-техническому составу.

Поэтому возвращение героических персонажей на давно сформировавшиеся подмостки нашего театра гарнизонной жизни по степени произведенного эффекта походило на появление тени отца Гамлета.

Они смотрелись благородными странствующими рыцарями, прибывшими из чужой и загадочной страны усталыми, покрытыми дорожной пылью и неувядаемой славой, в доспехах, несущих следы вражеских стрел, дротиков, копий. Их чело несло печать приобщенности к вселенской тайне бытия.

Мгновенно наша молодежь утратила приобретенный было пафос, снова превратилась в милых щеночков, подобострастно махающих хвостиками, тихо поскуливающих от нестерпимого желания увидеть: а что там, за дверью?