Тем более неприязненным было отношение кубинцев к разного рода отступникам. Бывший коммунист из Боливии Оскар Самора тоже пожаловал на конференцию. Он полагал, видимо, что в Гаване не знают о его предательском поведении (пообещал, а потом выступил против участия боливийцев в отряде Че). Самора был страшно удивлен, когда его изолировали в отеле, не пустив на конференцию, а затем выслали с Кубы. А в выступлении Фиделя Кастро, как будто адресованном таким, как Самора, прозвучали слова:

«Повсюду на континенте имеются те, которые, ссылаясь на марксизм-ленинизм, соглашаются с подчинением драконовским порядкам, навязанным империализмом» [177] . И как бы перекликаясь с ним, его соратник Че писал: «Маркс-революционер (а не ученый, порою оказывавшийся со своими трудами и предсказаниями вне исторических реалий) [178] , попав в аналогичную ситуацию (в которой находились латиноамериканские левые. — Ю.Г.), боролся бы» [179] .

То, что Гевара не был сторонником легковесных обобщений, свидетельствуют и его мысли о победившей Кубинской революции. Наиболее наглядно это проявилось в его эссе «Куба и Латинская Америка» (1961 г.) В нем он прямо указывает на особые условия, сложившиеся в этой стране накануне революции: «Североамериканский империализм был дезориентирован и так и не смог взвесить возможные последствия Кубинской революции. Монополии принялись размышлять о том, кем заменить Батисту (они знали, что народ был им недоволен), как привести к власти новых, верных им «парней»... Они косо смотрели на нас, но нас не боялись» [180] .

Конечно, не последней причиной такой политической «аберрации», или искажения рассматриваемых предметов, были поведение и заявления лидеров этой революции, не отличавшиеся на первых порах особой левизной (по крайней мере, до начала агрессивного реагирования правящих кругов США на кубинские преобразования). Сегодня мало уже кто помнит о словах Ф. Кастро, произнесенных в 1959 году в Ассоциации журналистов Нью-Йорка, о том, что революция на Кубе «не красная, а цвета зеленых оливок» (как цвет униформы в Повстанческой армии. — Ю.Г.) .

Гевара говорит в упомянутом эссе и о другой особенности кубинского революционного процесса:

«Значительная часть буржуазии положительно воспринимала революционную войну против тирании... Заняли нейтральные позиции в отношении повстанцев даже отдельные латифундисты» [181] . ( Прим. авт.: Справедливости ради, надо отметить, что Ф. Кастро, хотя и косвенно, «скорректировал» в своем выступлении на Триконтинентальной конференции указанные выше оценки Гевары о роли буржуазии) [182] .

Наряду с этим Че призывает в упомянутой работе выработать правильное отношение к отступникам от революционной совести и морали, к явным и открытым изменникам. Весьма самокритично он говорит об ошибке революции, слишком терпимо относившейся к подобной публике. «Вы нас многому научили, — скажет он им всем. — Большое спасибо» [183] .

Анализируя перипетии Кубинской революции, Гевара-теоретик не может игнорировать основные положения марксистской теории (с рядом работ ее «классиков» он познакомился еще в молодые годы). Но он не бездумный ее фанат или начетчик. Поэтому он заявляет:

«С появлением этой теории были открыты многие основные истины... На Кубе марксистские положения проявляются в революционных событиях, независимо от того, знакомы ли с ними (или глубоко усвоили их теоретически) лидеры Кубинской революции» [184] . И как бы разъясняя эту свою мысль, Че отмечает, что кубинские революционеры «не были теоретиками, но и не являлись невеждами в вопросах великих общественных феноменов, а также в отношении законов, которые их определяют» [185] .

Со свойственной ему прямотой и без тени идолопоклонства он пишет:

«Мы, латиноамериканцы, можем не согласиться с Марксом в его интерпретации роли Боливара или с его и Энгельса анализом положения мексиканцев, тем более что оба ссылаются при этом на некоторые расовые теории и положения, неприемлемые сегодня» [186] . Но главное в словах Гевары, на наш взгляд, следует дальше: «Эти мелкие ошибки лишь показывают, что эти великие люди — тоже люди и могут ошибаться» [187] .

Нужно сказать, что при всей своей мечтательности Гевара старается избегать разглагольствований о разного рода утопических «измах» и конструкциях, предпочитая практические дела на благо народа (быть может в этом сказывалась натура врача). В тех случаях, когда его вынуждают обстоятельства (беседы с бойцами, крестьянами, задававшими соответствующие вопросы), он говорит общие фразы о «совершенном обществе», «царстве свободы», «всеобщем мире» — словом, как иронизирует один из его биографов Хосе Декамилли, — «Алисия в стране чудес» [188] .