Я вымыла потное лицо Оомарка. Оба мы были больны — он от потрясения, я — от печали. Теперь он сидел на краю кровати, весь съежившись, и смотрел в пол. Он разрешил мне ухаживать за ним, и всякий раз, как я уходила, чтобы намочить полотенце, хватался за мой верхний пиджак. Я села рядышком, обняла его плечики и прижала его к себе. Он спрятал лицо.

— Расскажешь об этом? — спросила я. Ясно было, что у него шок. И если виновата в этом Бартаре… В тот момент у меня было желание проявить достаточно примитивизма, чтобы наказать ее своими собственными руками.

— Она сказала, я пожалею, — бубнил он. — И правда. Но не Гриффи! Нельзя было делать это с Гриффи! — и снова истеричная нотка.

Я была в замешательстве. Что лучше — подстегнуть его рассказать мне то, что случилось, или постараться, чтобы он забыл это и попросить у медсестры успокоительного?

Он решил за меня, снова показав испещренное слезами лицо.

— Гриффи… он живет с Рандольфом. Он чертенок, настоящий живой чертенок, а не такой… чучело… который… который был у меня, когда я был маленький. Он повсюду ходит с Рандольфом, даже в школу. Только он никогда бы не пришел сюда, потому что он знал — видишь — он знал!

— Знал что? — Чертенок был инородной формой жизни с другой планеты; своим пушистым видом он создавал непреодолимое желание погладить его — идеальный питомец. Но так как они были баснословно дорогими, я была удивлена, что на планете, столь далекой от планеты их происхождения, у ребенка мог быть чертенок.

— Он знал, — не переставал повторять Оомарк. — Он знал о Ней.

— О твоей сестре?

Мальчик покачал головой.

— А, может, он знал и о Бартаре, потому что Она и Бартаре — они всегда вместе. Но Она — плохая! И из-за нее Гриффи было больно! Я знаю, это Она. Ему было очень больно. И может, даже врач ему не поможет. Она хотела, чтобы я пожалел — потому что я не хотел… Не хотел, чтобы Бартаре поехала с нами. Но не нужно было делать больно Гриффи — он никому не сделал ничего плохого, и он самый милый пушистик, которого я знаю! — Он снова затрясся всем своим маленьким тельцем, и меня напугала сила этого срыва. Я освободила одну руку и звонком вызвала слугу. Когда эта машина на колесиках подъехала, я напечатала сообщение для медсестры.

Вместе мы успокоили и уложили его в кровать. Потом я пошла искать Бартаре. Я нашла ее в библиотеке; она слушала читающий аппарат, выказывая должное внимание уроку истории. Но я нажала кнопку стопа и посмотрела ей прямо в лицо.

— Оомарк думает, что ты каким-то образом сделала больно чертенку его друга. — Я пришла с твердым намерением задать резкие вопросы, потребовать разъясняющих ответов.

Она невыразительно посмотрела на меня, будто с искренним удивлением или испугом.

— Как бы я могла, Килда? Я никогда не видела никакого чертенка. И в тот день я была с тобой.

— Оомарк без остановки говорит о некой Ней, действующей через тебя, — настаивала я, решившись на этот раз не отпускать ее просто так.

— Оомарк просто маленький ребенок, — ответила она. — Я, бывало, пугала его, когда он плохо себя вел. Я рассказывала ему, что за ним придет Зеленая Леди и сделает все, что я ей скажу. Теперь он думает, что Зеленая Леди действительно существует…

— И ты все еще играешь на его страхах, чтобы добиться своего?

— Ну, иногда…

Довольно правдоподобные совпадения вполне вероятны. Если б я меньше видела и слышала и была бы не столь подозрительной, то, может быть, и поверила бы ей. Что делать дальше — принять ее объяснения и ждать, пока она не выдаст себя с головой? Или же немедленно вызвать парапсихолога и устроить им встречу?

— Не стоит, знаешь ли. — Говоря это, она смотрела мне прямо в глаза; на губах ее играла тень недовольства.

— Но, видишь ли, Бартаре, я ведь не маленький мальчик, которого тебе удалось запугать своими сказками. Я не верю в Зеленую Леди, и Оомарк тоже не будет верить. Вполне очевидно, что вам обоим нужно больше помощи, чем я могу оказать.

Она улыбнулась шире.

— А ты попробуй! — В ее голосе звучало ликование, далеко не детское. — Только попробуй!

К своему ужасу, я обнаружила, что она права. Попробовать-то я могла, но могла и попасть впросак, это я поняла, когда шла звонить коменданту Пизкову и просить о помощи, которая нам точно была нужна. И, по-настоящему напуганная этой проверкой, я вернулась к Бартаре, которая снова слушала ленту, ни дать, ни взять, школьница, поглощенная домашним заданием.

— Видишь, — взглянула она на меня, когда я вошла, — я же говорила, что Она не позволит тебе это сделать.

Я села на стул напротив этой моей загадочной подопечной.

— А может, ты скажешь, кто такая эта Она? Твоя мать? — Я сделала самое дикое предположение, на какое была способна, надеясь удивлением выдавить ответ. Результаты не оправдали мои ожидания.

Бартаре вылетела из кресла, наклонились надо мной; ее лицо искривила судорога эмоции, которую я не могла разгадать.

— Да как ты… — Потом это чувство прошло. Она слегка отвернулась; было настолько похоже, что она что-то слушает, что я повернулась в том же направлении. Там ничего — никого — не было.

— Кто Она? — снова спросила я.

Бартаре дерзко ответила:

— Это лучше знать мне, а тебе, Килда, лучше не выяснять. Действительно лучше. Ты мне нравишься — немного. Но что посеешь, то пожнешь. Не волнуйся об Оомарке. И можешь сказать ему, что с Гриффи все будет нормально — пока сам он будет делать то, что нужно. К тебе это относится в той же мере. Мы поедем в долину. Это важно.

На этом она оставила меня сидеть в библиотеке.

Моей первой реакцией была вспышка гнева. К счастью, подготовка в детском доме научила меня смотреть фактам в лицо. И моей самоуверенности, и моему самоуважению был нанесен тяжелый удар. Значит, у Бартаре есть силы, безусловно, силы эспера, которые не давали мне обратиться за помощью. Средств для борьбы у меня оставалось немного. И когда я осознала этот факт, то была напугана почти так же, как тем видением в зеркале. Теперь, по крайней мере, у меня не было ни малейших сомнений, что то видение устроила Бартаре — как предупреждение или как угрозу. Знала ли Гаска Зобак о том, что за дочь она произвела на свет?