Но слава должна была бы дать Кюри в качестве вознаграждения кафедру, лабораторию, сотрудников и столь желанные кредиты. Но когда придут эти благодеяния? Тоскливое ожидание все длится.

Тут мы подходим к одной из основных причин волнения Пьера и Мари. Франция оказалась последней страной, которая признала их; потребовались медаль Дэви и Нобелевская премия, чтобы Парижский университет предоставил Пьеру Кюри кафедру физики. Заграничные награды только подчеркивают те прискорбные условия, среди которых они успешно совершили свое открытие, — условия, по-видимому далекие от изменения.

Пьер перебирает в памяти те должности, в которых ему отказывали четыре года, и полагает долгом своей чести выразить признательность единственному учреждению, которое поощрило его и помогло его работе, насколько позволяли бедные средства учреждения, — Институту физики и химии. Делая доклад в Сорбонне и вспоминая свой голый сарай, он скажет: «Я хочу здесь напомнить, что все наши исследования мы сделали в Институте физики и химии города Парижа».

Отвращение обоих Кюри к известности имело и другие источники, кроме пристрастия к работе или страха за потерю времени.

У Пьера, с его природной отчужденностью, этот наплыв известности наталкивается на его всегдашние убеждения. Он ненавидит всякие иерархические и классовые разделения. Он находит нелепым выделение «первых учеников», а ордена, которых добиваются большие лица, кажутся ему ненужными, как и золотые медали в школах. В силу этого убеждения он отказался от ордена, оно же руководило им и в области науки. Ему чуждо стремление к соревнованию, и в скачке открытий он не печалится, если его обгонит кто-нибудь из собратий по науке. «Какое значение имеет, что я не опубликовал такой-то работы, — обычно говорил он, — раз это сделал другой».

Его почти нечеловеческое равнодушие имело глубокое влияние на Мари. Но не из подражания Пьеру, не из повиновения ему Мари всю свою жизнь избегает знаков восхищения. У нее борьба с известностью не убеждение, а инстинкт. Она непреодолимо робеет и вся сжимается, когда должна встретиться с толпой, а иной раз приходит в такое замешательство, что чувствует головокружение, общее физическое недомогание.

Кроме того, весь уклад ее жизни забит множеством обязанностей, не допускающих напрасной траты ни одного атома энергии. Взвалив на свои плечи всю тяжесть своей научной работы, материнства, забот о доме, самообразования, мадам Кюри движется по своему трудному пути, как эквилибрист. Еще одна лишняя «роль» — и равновесие нарушено: она свалится с туго натянутого каната. Мари — жена, мать, ученая, преподавательница — не имеет ни одной свободной секунды, чтобы разыгрывать еще роль знаменитой женщины.

Мари, получив звание «знаменитой мадам Кюри», будет временами счастливой, но только в тишине лаборатории или в тесном кругу своей семьи. Изо дня в день она становится тусклее, бесцветнее для того, чтобы не стать той «звездой», в которой не узнала бы самой себя. Всем незнакомцам, подходящим к ней с настойчивым вопросом: «Не вы ли мадам Кюри?» — она в течение ряда лет будет отвечать безразличным тоном, подавляя вспышку страха и обрекая себя на бесстрастие: «Нет… вы ошибаетесь».

В присутствии своих поклонников или власть имущих, которые теперь обращаются с ней, как с высочайшей особой, она, как и ее супруг, выказывает удивление, усталость и более или менее удачно скрываемое нетерпение, а кроме того — скуку; смертельная, давящая скука пригнетает ее, когда навязчивые люди говорят ей об ее открытии и об ее таланте.

Из множества анекдотов один прекрасно выражает отношение обоих Кюри к тому, что Пьер называет «благостынями судьбы». Супруги обедают в Елисейском дворце у президента Лубе. Вечером одна дама подходит к Мари и говорит:

— Хотите, я вас представлю греческому королю?

Мари наивно, вежливо, в мягком тоне отвечает чересчур откровенной фразой:

— Не вижу в этом надобности.

Заметив, что дама опешила, и разглядев, к своему ужасу, что эта сначала не узнанная ею дама не кто иная, как мадам Лубе, Мари краснеет, спохватывается и поспешно говорит:

— Да… конечно, да, я исполню ваше желание!.. И когда вам будет угодно.

У Кюри появляется другой повод жить «дикарями»: они просто убегают от любопытных. Больше, чем прежде, они ездят по безвестным деревням, а если приходится им ночевать в каком-нибудь деревенском трактире, записываются под вымышленной фамилией.

Однако лучшим способом переодевания оказывается их естественный вид. Глядя на неуклюжего, плохо одетого мужчину, который ведет руками велосипед по проселку где-нибудь в Бретани, и на его спутницу в крестьянском наряде, кто бы мог себе представить, что это нобелевские лауреаты.

Даже самые осведомленные люди сомневаются, они ли это. Одному ловкому американскому газетчику удалось напасть на их след. Нагнав их в Пульдю, он останавливается в полной растерянности перед рыбачьим домиком. Газета отправила его проинтервьюировать известную ученую мадам Кюри. Где же она может быть? Надо у кого-нибудь спросить… хотя бы у этой милой женщины, которая сидит босиком на каменных приступках к двери и высыпает песок из деревенских холщовых туфель.

Женщина поднимает голову, пристально вглядывается в непрошеного гостя серо-пепельными глазами… и вдруг становится похожей на сотни фотографий, появлявшихся в печати. Это она! Репортер с минуту стоит как пораженный громом, затем усаживается рядом с Мари и вытаскивает записную книжку.