Она не допускает дочерей до занятий акробатикой, рискованными упражнениями, но хочет развить в них смелость. Она не терпит, чтобы Ирэн и Ева «боялись темноты», чтобы они во время грозы прятали головы под подушки, чтобы они боялись воров или заразных болезней. Когда-то эти страхи были знакомы самой Мари: она избавит от них своих дочерей. Даже воспоминание о несчастном случае с Пьером не сделало ее боязливой воспитательницей. Девочки уже в раннем возрасте, одиннадцати-двенадца-ти лет, выходят из дому одни. А вскоре они станут и путешествовать без провожатых.

Здоровая нравственность не менее близка сердцу Мари. Она старается предохранить дочерей от тоскливых мыслей, от чрезмерной чувствительности. У ней возникло своеобразное решение: никогда не говорить сироткам об их отце. В подобном решении сказывалась просто физическая невозможность для нее говорить на эту тему. До конца своей жизни Мари с громадным трудом произносит слова «Пьер» или «Пьер Кюри», «твой отец» или «мой муж» и в разговорах будет прибегать к невероятным маневрированиям, стараясь обойти определенные островки своих воспоминаний. Она не мыслит свое молчание о муже преступным в отношении детей. По ее мнению, лучше не вызывать в них, да и в самой себе волнующих благородных чувств, чем ввергать детей в трагическую атмосферу.

Мари хочется, чтобы Ирэн и Ева выучились польскому языку, чтобы они знали и любили свою родину. Но решительно делает из них француженок. Ах! Только бы они не чувствовали мучительного раздвоения между двумя отечествами.

Девочек не крестили и не воспитывали в благочестии. Мари сознавала свою неспособность преподавать им догмы, в которые сама уже не верит. В особенности она боится для них той скорби, какую сама перенесла, потеряв веру. Тут не было никакого антирелигиозного сектантства: Мари отличалась полной терпимостью и не один раз будет говорить своим детям, что, если у них явится потребность в какой-нибудь религии, она предоставляет им полную свободу. Ее радует, что девочки не знают ни скудного детства, ни трудного отрочества, ни убогой юности, какие выпали на ее долю. Несколько раз ей представлялся случай обеспечить Ирэн и Еву крупным состоянием. Мари не сделала этого. Став вдовой, ей надо было решить вопрос о применении того грамма радия, который Пьер и она добыли своими руками и принадлежащего ей как ее собственность. Вопреки мнению доктора Кюри и нескольких членов семейного совета, она решает подарить лаборатории эту драгоценную частицу радия, стоящую свыше миллиона франков золотом.

По ее понятию, если быть бедным неприятно, то быть очень богатым и ненужно и обидно для других. То, что ее дочерям придется самим зарабатывать себе на жизнь, представляется ей и здоровым и естественным.

Когда Ирэн получила свидетельство о законченном низшем образовании и достигла возраста, необходимого для поступления в лицей, Мари вознамерилась дать дочери образование выше обычных застарелых его форм.

Эту заядлую труженицу преследует мысль о переутомлении, на которое обречены дети. Ей кажется варварством запирать молодые существа в плохо вентилируемые классы, отнимать у них бесчисленные и бесплодные часы «сидения» в школе, когда их возраст требует движения, беготни. Она пишет своей сестре Эле:

«…Иной раз у меня создается впечатление, что детей лучше топить, чем заключать в современные школы»…

Ей хочется, чтобы Ирэн училась очень немного, но очень хорошо. Она раздумывает, советуется с друзьями — такими же профессорами Сорбонны и такими же главами семьи, как и она. По ее почину рождается проект своего рода образовательного кооператива, где крупные ученые применят к своим объединенным детям новые методы образования.

Для десятка мальчиков и девочек открывается эра, полная возбуждающего интереса и занимательности, когда эти ребята ходят каждый день только на один урок, который им дает кто-нибудь из лучших знатоков предмета. Утром в определенный день они завладевают лабораторией в Сорбонне, где Жан Перрен преподает им химию. На следующий день маленький батальон переправляется в Фонтенэ-о-Роз: урок математики у Поля Ланжевена. Мадам Перрен, мадам Шаван, скульптор Магру, профессор Мутон преподают литературу, историю, иностранные языки, естественную историю, моделирование, рисование. И, наконец, в одном из помещений Института физики по четвергам во второй половине дня сама мадам Кюри преподает им курс физики, самый элементарный.

Ее ученики, а из них некоторые станут потом учеными, сохранят восторженную память об ее увлекательных уроках, об ее дружеском, милом обращении. Благодаря ей физические явления, описанные в учебниках отвлеченно, скучно, иллюстрируются живым, наглядным образом.

Шарики от велосипедных подшипников обмакивают в чернила, затем бросают на наклонную плоскость, и таким образом наглядно проверяется закон падения тел. Маятник записывает свои регулярные движения на закопченном листе бумаги. Термометр, сделанный и разделенный на градусы самими учениками, действует к великой гордости ребят в соответствии с термометрами установленного образца.

Мари внушает им свою любовь к науке и влечение к труду. Передает свои методы работы. Обладая виртуозной способностью считать в уме, она заставляет своих питомцев упражняться в умственных подсчетах: «Надо добиваться делать это, никогда не ошибаясь», «тайна успеха — не торопиться». Если кто-нибудь из ее учеников конструирует электрическую батарею и при этом мусорит на столе, Мари, вся вспыхнув от негодования, накидывается: «Не говори мне, что очищу все «потом»! Нельзя захламлять стол, когда делаешь установку или опыт».

Время от времени эта лауреатка Нобелевской премии давала своим честолюбивым ребятишкам урок простого здравого смысла.

— Как вы поступите, чтобы сохранить жидкость теплой в этом сосуде? — спрашивает Мари.

Сейчас же Франсис Перрен, Жан Ланжевен, Изабелла Шаван, Ирэн Кюри — ученые светила этого курса физики — предлагают изобретательные решения: окутать сосуд шерстью, изолировать его способами сложными… и неосуществимыми.

Мари улыбается и говорит:

— Что касается меня, то я прежде всего накрыла б его крышкой.