— Я буду играть, — возразила я. Сквозь туман в глазах я увидела на лице Филидды выражение глубокого неодобрения.

— Тебе же плохо, Лиззи, — зашептала она.

— Мне хорошо. Я отлично вижу правым, а ко второму акту и левый наверняка отойдет.

— Родни, ей плохо, — сказала Филидда, срываясь на визг. — Она может от шока забыть текст. А вдруг она споткнется или еще что-нибудь?

— Вот тогда и будешь играть, — сказала я. — Я справлюсь. Знаешь, как я ждала этой роли. Сделай-ка мне повязку на глаз.

Поняв, что за кулисами меня не удержать, Филидда, ворча, принялась за дело. Я думала, повязка будет незаметной и ее прикроют египетские косы, но когда подняли занавес, на сцену в премьерном спектакле вышла Клеопатра с большой нашлепкой из пластыря на весь глаз. Но по крайней мере она отвлекала от бородавок.

Я старалась не думать о том, что выгляжу, как после десяти раундов с Франком Бруно [5] . На самом деле резь в глазу помогла мне собраться и удачно продемонстрировать ярость в нужных местах. Конечно, не все шло гладко. Антоний чуть не погиб раньше срока, когда с софита сорвался один из тяжелых прожекторов и грохнулся прямо ему под ноги — в разгар беседы с Цезарем. Между актами выяснилось, что Хармиана подозревает Антония в шашнях с первокурсницей, и бедняга стал так зажиматься, что публике было в пору задуматься, как его вообще угораздило заинтересоваться женщинами.

Несколько раз я слышала, как в зале охают и гудят, и надеялась, что это реакция на мою игру, а не на повязку или бородавку, которая свалилась с носа на ноги Хармиане, когда она коленопреклоненно внимала моему плачу по Антонию. Во время короткого перерыва за кулисами Филидда швырнула мне бородавку с таким отвращением, словно она была настоящей…

— Из-за нее я запорола свои лучшие реплики, — проворчала она.

— Больше не буду ее приклеивать, — ответила я.

— Нет, так надо. Для достоверности. Только теперь на щеку.

— А не покажется странной такая блуждающая бородавка?

— Я гример, мне виднее.

— А по-моему, она тебе идет, — сказал Грег — незадачливый Филиддин Антоний. — Физические недостатки зачастую придают девушкам особую прелесть.

— Ты так думаешь? — спросила я.

— Конечно, нет, — отрезала Филидда.

— У нас есть деньги скинуться на ужин? — спросил Грег, чтобы сменить тему.

— Нет. Вообще-то вы все должны мне по три фунта за заказ места сбора.

— Что? — спросил Грег. — Уверен, Лоуренсу Оливье никто такого не говорил.

— Уверена, что Лоуренс Оливье не забывал текст, выпендриваясь перед девицей в первом ряду, — оборвала его Филидда.

— Какой девицей в первом ряду? — наивно спросил Грег.

— Прекрасно знаешь, о ком я. Такая, с грудью торчком.

— Что? — изумился Грег.

— Либо ей было приятно тебя видеть, либо в зале было холодно. Неужели ей не на что купить лифчик?

— Здесь действительно очень холодно, — попыталась я спасти Грега. — Мои груди тоже торчали как два наперстка.

Роковая ошибка. Грег немедленно уставился на мою грудь. Филидда метнула убийственный взгляд на мой единственный целый глаз.

— Как ты позволил ей прийти сегодня сюда, в день моей премьеры, — продолжила она, отворачивая Грега от моей груди. — Как я могу погрузиться в прекрасный текст Шекспира, когда эта сидит в первом ряду и напоминает мне о том, чем ты занимался, пока я сдавала экзамены.

— По-моему, пора давать звонок к началу второго акта, — вспомнила я. Мне надоело слушать их перепалку, и вообще я хотела еще успеть в индийский ресторан на вафли с далом. Во время спора я еще раз глянула в зал в поисках кого-нибудь из знакомых. Никого. Я должна была радоваться, что они не увидят меня в гриме с этими бородавками и всем прочим, но почему-то не обрадовалась. Они действительно не пришли. Почему я так расстроилась?

— Вот возьму и на самом деле покончу с собой, — с пафосом заявила Филидда.

— Филидда, прекрати издеваться! — взмолился Грег.

Я подумала, что хорошо бы проверить, что в корзине со змеями, для сцены смерти Клеопатры змеи резиновые (это была не такая уж глупая идея — Филидда изучала зоологию и могла достать ядовитых ящериц). И вообще за реквизит отвечала я.

Слава богу, спектакль закончился без реального самоубийства. После того как Цезарь произнес заключительное слово о гордости египетской королевы и ее римском возлюбленном, все, кто не умер от укуса змеи, склонили головы в знак скорби и так стояли до тех пор, пока игравший римского императора Род не выпрямился, давая сигнал к восторженным аплодисментам (неожиданным при таком небольшом количестве зрителей), а также моему воскрешению и к выходу на поклоны. Обычно публика ждала, пока прозвучит последняя фраза, и только потом награждала нас аплодисментами… но в этот раз было не так. Выверенная пауза была нарушена громкими хлопками и криками из доселе пустовавшего последнего ряда.

— Браво! Бис! Да здравствует одноглазая царица Египта!

Красная роза пролетела надо мной, лежащей замертво. За первым цветком полетел другой, третий, пока их не набралось на моем теле… думаю, не меньше дюжины. Я села и, прищурясь, посмотрела в зал. Мы еще даже не собрались к выходу на аплодисменты. Многие актеры еще не вышли на сцену. Это было совершенно неожиданное поведение для обычно спокойных, почти впадающих в кому, любителей Шекспира.

— Так. Это уже не мне, — сказала Филидда, вставая на ноги, когда неожиданно к цветам на сцену приземлились шорты, сопровождаемые таким оглушительным свистом, что я чуть не оглохла. Увы, я уже догадалась, что это буйство имеет отношение только ко мне.