Обычно до Велес-Малаги не больше часа пути, но мы добрались до этого городка только поздно ночью. Как и можно было ожидать, весь штаб вместе с командующим, полковником Вилльяльбой, оказался там. Предполагалось, что именно в этом месте противник попытается отрезать Малагу от остальной территории республиканцев. Штаб расположился в большом каменном доме на берегу моря. В темном зале с каменным полом к низкими потолками оказалось много народа. Здесь были также и представители гражданских властей и различных партийных организаций. На деревянном табурете, низко опустив голову, сидел Вилльяльба. Он был еще сравнительно молод, с мрачными черными глазами, в которых угадывалось, скорее, не утомление, а отчаяние от сознания безнадежности положения. При нашем появлении Вилльяльба немного оживился и внимательно посмотрел на Артура, но не задал ни одного вопроса. В комнату непрерывно входили самые различные люди: офицеры и бойцы, потерявшие свои подразделения, связные, приносившие известия из частей, которые уже рассеялись, и те, которые должны были доставить приказ командирам и не могли их разыскать… Прибывали и связные от подразделений, ведущих арьергардные бои. В эту ночь отступления из Малаги штаб еще не наладил связь с войсками и фактически потерял управление. Некоторые офицеры остались при войсках, другие выбрались с фронта и из города в разное время и разными способами. В помещении становилось душно. Свет не зажигали. Только в глубине зала слабо мерцала масляная коптилка, освещая часть деревянного стола и темные человеческие фигуры. Я присела на табурет и, кажется, заснула, но вздремнуть так и не удалось. Артур просто стряхнул меня с табурета:

— Быстро в машину! Едем дальше.

В помещении почти никого уже не было, штаб выехал, и мы остались одни. В открытые двери ветер заметал соломенную труху и обрывки каких-то бумаг. Я оглянулась на больного Люиса. Он все еще спал, и лицо его казалось почти неживым.

— Люис, вставай! Надо ехать дальше.

Он уставил на меня сонные глаза, потом тяжело поднялся и оглядел комнату, будто вспоминая, как сюда попал. Ночь была на исходе, солнце еще не взошло. С гор тянуло холодком. Заметно посветлел восток. Дорога казалась пустынной. Откуда-то доносились тихие голоса. Это были беженцы, они провели ночь на берегу и теперь начали подаваться на шоссе. Вскоре мы смогли их разглядеть. Детей и больных они несли на руках. Вещей почти ни у кого не было. Только женщины были с небольшими узелками с едой. Они вышли из деревень в окрестностях Малаги, наверно, несколько дней назад. Городские беженцы вряд ли прошли за эту ночь с десяток километров. Светало. Дорога стада быстро наполняться толпой уставших голодных людей. Все направлялись на восток. Кто-то сказал, что фашисты уже вступили в город. Было восемь часов утра, по шоссе двигалась плотная колонна безоружных солдат. Впрочем, кое-кто был и с оружием. Многие бойцы шли со своими семьями, несли на руках детей. А может быть, они несли и не своих детей… Это была не регулярная армия, а вооруженные крестьяне, защищавшие свои села и теперь вынужденные уходить. Они оставили все свое имущество, спасая только родных.

— Я думаю, что фашисты сегодня не будут продолжать наступление, — сказал Артур, подойдя к нам.

— Шоссе так забито, что продвигаться по нему с техникой, да и без нее просто невозможно, — ответила я и подумала, что Артур выразил, скорее, надежду, чем убеждение: фашисты могли пойти и по беженцам.

Вскоре стало ясно, что они так и сделали. С утра начались налеты авиации и расстрел людей из орудий крейсеров, продвигавшихся вдоль берега. Со стороны моря дорога была открыта почти на всем протяжении до Мотриля — километров сто. Мы немного отъехали до того места, где машину можно было поставить на обочину. Паскуалю пришлось менять колесо. Артур все смотрел на дорогу, ожидая наших. Время шло, а их все не было. Теперь беженцы шли сплошным потоком. С глубокой печалью мы смотрели на этих растерянных и утомленных до предела людей, но помочь ничем не могли.

Наконец, мы заметили Хосе. Он протискивался к нам через толпу и махал над головой своей черной шляпой с широкими помятыми краями. Рядом с ним замелькали поднятые над головами пилотки и береты. Здесь оказалась почти половина нашего отряда. Артур на радостях обнял Хосе. На душе стало немного легче. Я боялась, что в этом хаосе ребята потеряют машину и будут вынуждены идти всю дорогу пешком. И действительно, анархисты пытались отнять у них грузовик, но наши бойцы отстояли его, и уже успели дважды съездить в Мотриль с больными и ранеными. Сейчас грузовик пошел туда в третий раз с многодетными семьями.

— Это хорошо. Только смотри, чтобы хватило бензина.

Хосе успокоил Артура. В машине, как всегда, имелся бочонок горючего. Разведчики — народ предусмотрительный.

— Кстати, мы одну машину прихватили по дороге. Их там, немного подальше, без горючего довольно много.

Хосе указал на стоящую у обочины восьмиместную «Испано-суизу». Артура это очень обрадовало. В двух машинах можно было разместить вместе с нами всех оставшихся на шоссе бойцов нашего отряда. Кое-как разместившись, мы тронулись в путь. Время шло томительно медленно. Дорога то уходила в горы, то снова лепилась к самому берегу моря. Над головой нависали серые скалы, покрытые зарослями кактусов. Пресной воды нигде не встречалось. Около полудня мы увидели на обочине Вилльяльбу с двумя адъютантами. Он стоял у края проезжей части и хмуро смотрел на протекающий мимо людской поток. Позади стояла шикарная штабная машина. Шофер безнадежно копался в моторе. Артур тронул Паскуаля за плечо и показал на полковника. Машина стала выруливать, пробираясь к командующему, но путь преградил какой-то конный отряд. Коней бойцы вели под уздцы, а в седлах сидели дети. Наконец, мы приблизились к обочине, и Артур предложил командующему место в нашей машине. Впервые за эти дни я увидела на лице Вилльяльбы слабую улыбку. Артур предложил также в распоряжение полковника наш отряд, но тот только махнул рукой и весь оставшейся до Мотриля путь не проронил ни одного слова. Правда, он заметно забеспокоился, когда через несколько километров мы встретили на пути и нашего советника, полковника Киселева. Похоже, что такое совпадение не было случайным. Киселев стоял около заглохшей машины и тоже с надеждой смотрел на шоссе. Мотор они уже и не пытались заводить. Рядом стояли Маша, радист Лёва Хургес и шифровальщик Василий Бабенко. Положение у них сложилось не из легких. Пришлось и их взять с собой. Я уже сидела у Артура на коленях, а оба адъютанта Вилльяльбы стояли на подножках машины. Пришлось оставить на дороге наших бойцов, которые ехали на второй машине. Договорились, что они будут дожидаться грузовика. Маша от радости теребила меня и что-то рассказывала, морща свой маленький носик. Они уже потеряли всякую надежду на машину и собирались двинуться пешком. Оказалось к тому же, что все они голодные и не захватили в дорогу провизии. Я вспомнила накрытый стол на их вилле в Малаге и поняла, что не ели они более суток. Пришлось делить две булки на всех, те две булки, которые я, уезжая, прихватила с собой и берегла на крайний случай. Большую долю надо было отдать шоферам — они работали, и еще неизвестно, сколько времени нам выбираться. Кусок булки дала командующему. Он поблагодарил кивком головы. Остальное разделила между всеми. Каждому досталось по крошечке. Колбасу оставила в резерве.

Дорога постепенно становилась свободнее. Основная масса беженцев еще не дошла до этих мест. Теперь встречались только те, кто вышел из Малаги заблаговременно. Однако здесь шоссе было значительно уже, и горы притиснули его к самому морю. Небо и море ослепительно блестели бледной голубизной. Несмотря на то, что был еще февраль месяц, жара давала о себе знать, и без воды стало мучительно тяжело. В это время фашистский крейсер подошел близко к берегу и начал обстрел. Снаряды врезались в скалы, и шоссе стало засыпать крупными обломками камней. Люди бросились бежать, подхватывая на руки детей, теряя последние пожитки. Слышался плач и стоны раненых. Все торопились добежать до поворота, где дорога удалялась от моря. Старики со слезами умоляли родных бросить их и спасать только детей. Наши машины остановились. Мы вылезли и легли на землю, чтобы переждать. Один снаряд упал прямо на шоссе, метрах в ста от нас. Когда крейсер удалился, мы встали и некоторое время шли пешком. На пути лежала опрокинутая деревенская тележка. Из кучи тряпья свисала детская ручка. Я бросилась к этой тележке, но, взглянув на ребенка, повяла, что помощь уже не нужна… Вот с этого момента я почувствовала, что уже не смогу оставить оружие. Для меня началась новая жизнь — жизнь солдата.

Мы переночевали в каком-то пустом доме, а утром пошли разыскивать наших бойцов. Проколесив по улицам до полудня, вернулись обратно. Пора было подумать об обеде. Оказывается, мы потратили зря столько времени, и просто недооценили наших товарищей — все они вместе со своим грузовиком уже ждали нас около подъезда. Они даже приготовили обед — котелок вареного гороха и несколько ломтей ячменного хлеба.

— Это мы получили в интендантстве, — пояснил Ретамеро, косясь на меня. Но на этот раз я не стала допытываться, где это «интендантство» находится.

— Я не думаю, что наши ребята получили это незаконно, — обратилась я к Артуру.

Артур ничего не ответил, склонив голову на стол. Он крепко спал. Пришлось разбудить его, чтобы поел. Молина принес большой таз воды, положил рядом кусочек зеркальца и выгнал из комнаты всех ребят. Пока я мылась, бойцы за дверями обменивались впечатлениями о дороге. Оказывается, на шоссе у них далеко не все проходило гладко. Дважды им пришлось отбивать свой грузовик от анархистов. За Мотрилем из-за этого произошел настоящий бой. На память остались синяки и царапины. Героем событий стал старик Молина, он участвовал во всех схватках. Несколько человек отстали в пути и добрались до города под утро, двоих не хватало.