Когда он вывел меня вперед, чтобы представить своим спутницам, его прикосновение произвело на меня впечатление, какого я не ведала никогда прежде.

– Миссис Дивз, позвольте представить вам мисс Пенфолд. Он не объяснил, что связывает его с этой женщиной. Но я могла предположить, что связь эта довольно близкая. Она сидела очень прямо, на коленях у нее лежало замысловатое рукоделье, цвет которого контрастировал с гранатовой краснотой ее платья. Она была на восемь или девять лет старше меня, и явно прилагала все усилия, чтобы подольше сохранить молодость. Ее белокурые волосы были взбиты и уложены в высокую прическу, увенчанную инкрустированным гранатами гребнем и множество таких же сумрачно-красных камней украшали ее пухлые запястья, шею и уши.

– Мисс Пенфолд, – она величественно наклонила голову, как бы с самого начала воздвигая между нами некий барьер.

Будучи хорошо искушена в тонкостях женского мирка, я достаточно легко уловила, что она негодует на меня, но причины пока не понимала. Но хозяин дома уже повернулся от нее к девушке среди подушек.

– Мисс Пенфолд, это моя сестра Викторина.

Его второе представление прозвучало так же резко, как и первое. Столь лаконичная процедура знакомства несколько озадачивала. То ли такова была его обычная манера поведения, то ли это относилось ко мне одной, чтобы сразу показать, что я не могу быть на равной ноге с его родней и друзьями.

Я спрятала это подозрение на дно сознания, сосредоточившись на девушке, к которой меня пригласили в компаньонки. Масса ее распущенных волос, лишь символически сдерживаемая, сообразно последнему крику моды, «лентами флирта» на концах, была так же темна, как у ее брата. Но кожа ее отличалась белизной слоновой кости, почти не тронутой жизненными красками, кроме губ, полных и увлажненных, словно она постоянно проводила по ним языком.

В ней не было кукольной миловидности jeune fille [2] . Скорее уж, ей было присуще свойство, которым я в редких вспышках фантазии, изредка отпускаемой мною с привязи, наделяла классических красавиц прошлого, оставшихся в памяти поколений как воплощение опасного и порой фатального очарования.

Однако лицу ее не хватало одухотворенности, веки были устало приопущены, и она производила впечатление существа, почти лишенного внутренней силы, только прекрасную оболочку того, чем она смогла быть.

На ней был розовый пеньюар, более уместный в будуаре, чем в гостиной, а ноги были укутаны шелковой шалью, почти съехавшей с ее колен, словно у нее не доставало сил даже поправить шаль. Она взглянула на меня вяло, безо всякого интереса.

– Enchante, mademoiselle. [3] – В ее голосе слышался призвук детской шепелявости.

Затем она протянула руку, и четвертая фигура быстро выдвинулась из тени, вложив в пальцы Викторины хрустальный флакончик.

Та понюхала ароматическую соль, и еще глубже погрузилась в свое подушечное гнездо, будто два слова формального приветствия унесли ее последние силы. Брат ее, не обращая на это внимания, предложил мне стул, так что я оказалась под взглядами обеих леди: пронзительным, беззастенчиво изучающим – миссис Дивз, и безразличным – девушки.

Та, что вышла из тени, была, несомненно, служанкой, квартеронкой с броской, экзотической красотой, присущей этому смешению рас. Через руку у нее была переброшена вторая шаль, а в руке она сжимала веер, на случай если хозяйка потребует то или другое.

Подали чай, и мы приступили к высокопарной беседе обиняками. Это было так, как если бы мы старались больше узнать о других, чем каждый из нас хотел выдать о себе. Викторина и вовсе не разговаривала.

Она вяло взяла чашку, отпила едва ли два глотка, отказалась, демонстративно передернувшись, взять с предложенной тарелки пирожное или сандвич. Наконец она закрыла глаза. Ни миссис Дивз, ни ее брат, по-видимому, не замечали ее невоспитанности. Если бы она была одной из тех девушек, что прежде находились под моим надзором, я бы сделала ей резкое замечание. Но здесь я была не «леди-инструктором». Хотя, если подобное поведение было в обычае Викторины Соваж, неудивительно, что ее брат захотел пригласить к ней компаньонку.

Мистер Соваж заговорил по-французски, возможно, пытаясь таким образом напомнить своей сестре о ее долге хозяйки. Но он даже не взглянул на нее, когда она не ответила.

Наконец он отставил чашку, к которой, думаю, он прикасался лишь для соблюдения приличий, и перешел к делу.

– Мистер Хогл, – он говорил резко и отрывисто, – дал вам знать о существе моего предложения. – Не ожидая моего ответа, он продолжал, словно прямой разговор мог помочь ему больше, чем вежливые пошлости, принятые в обществе: – Я понимаю, что такая перемена в жизни требует, чтобы вы как следует обдумали свой выбор. К несчастью, я только сегодня получил известие, которое принуждает нас отбыть в Сан-Франциско раньше, чем я предполагал. Поэтому, боюсь, вам придется сделать выбор до пятницы. Да, – он, должно быть, прочел замешательство в моем взгляде, – я знаю, что прошу от вас слишком многого. Однако, все мы поедем в личном вагоне президента железнодорожной компании. Если вы решите присоединиться к нам, мы можем захватить вас на станции Эшли.

– Ален… – Миссис Дивз, сделав последний стежок, сложила свое рукоделие. – Вам бы лучше обсудить это дело с мисс Пенфолд и ее адвокатом приватно. Викторина нуждается в отдыхе, бедное дитя сегодня совершенно обессилено. Боюсь, что наша вчерашняя поездка была для нее слишком утомительна. Мисс Пенфолд, прошу извинить нас.

Ее тон добавил толщины барьеру, который она воздвигла между нами. Мне недвусмысленно давали понять, что я, если приму предложение, буду служащей, но не подругой.

С помощью служанки Викторина выбралась из своего подушечного гнезда и, тяжело опираясь на руку девушки-квартеронки, удалилась в другую комнату. Как только дверь за ними закрылась, я прямо спросила мистера Соважа: