— Человеческого юношу — к кентавру? — был удивлен Профоенор. — Разве кентавры не разрывают людей, чтобы насытиться их мясом и кровью?

— Чего ради? — отозвался Клеон. — Напридумывают у нас! Ты же не стал бы разрывать зубами юношу, а, я полагаю, предпочел бы приготовленное мясо ягненка, — почему же ты думаешь, что кентавры отличаются в этом от тебя? Пелей-то отдал сына не какому-то сказочному кентавру-людоеду, а настоящему кентавру, к тому же мудрейшему из них.

— Ты хочешь сказать, что кентавры действительно бывают на свете?

— Бывают, отчего же им не бывать? Некоторых из них я сам видел — вот как вижу тебя сейчас.

А, ты, верно, думаешь, что они такие, как их у нас изображают — с конским телом на четырех ногах с копытами? Про таких пускай наши певчие поют, а у настоящих кентавров ног в точности, как у нас с тобой, по две.

Почему же у нас их изображают иными, хочешь спросить? Да очень просто! Мы, ахейцы, запрягаем коней в колесницы, а они там, на севере, взбираются на спину коню. Уж не знаю, как у них это получается, но поверь, именно так их воины и поступают. И вот так, сидя верхом на коне, бывают исключительно умелы в бою.

Теперь представь себе, что какой-нибудь ахеец увидел вдали такого воина, оседлавшего коня, — что он подумает? Решит, надо полагать, что это единое существо — полуконь-получеловек. Что же касается их дикого нрава, то тут некая истина есть. Нет, человеческого мяса они не едят — но диковаты, диковаты, конечно. Это оттого, что живут на севере, на суровых берегах Понта Эвксинского [Черное море], не ведают земледелия, пропитание добывают себе только охотой и не верят в Зевса и в других истинных богов.

Но мудрый кентавр Хирон был иным. Он бывал во многих ахейских городах, почитал наши обычаи, даже, говорят, приносил жертвы Зевсу, но при этом оставался кентавром, причем в воинском искусстве превосходил всех своих соплеменников. Вот к нему-то в учение и отправил своего двенадцатилетнего сына Пелей.

О, в схватке они большие искусники, эти кентавры! У них есть такие приемы, секреты которых нам не ведомы. Они, например, умеют метать нож, да так, что он с двадцати шагов пробивает доспехи. А копье во время броска они как-то хитро закручивают, отчего оно особенно точно летит в намеченную цель. Умеют они на лету ловить стрелу, пущенную из лука, умеют убивать голой рукой, ломая врагу шею ребром ладони. Умеют подпрыгивать на высоту человеческого роста и сверху разить врага мечом. Именно так, ты помнишь, сразил во Фригии великана Бусилая наш Ахилл. Это как раз часть того самого искусства, которому он обучился у кентавров за четыре года пребывания там.

Когда он вернулся в отчий дом спустя эти четыре года, не было в мирмидонском царстве мужа, который в схватке мог бы сравниться с ним, шестнадцатилетним. Его отец Пелей пригласил к себе царей других городов, чтобы увидели, какой сын у него вырос, и напоказ им устроил состязания с участием Ахилла.

Был там и наш Агамемнон среди приглашенных царей. Находился там и мой отец в числе его свиты, он мне потом рассказывал, сколь восхитительно было зрелище... И вот когда Агамемнон увидел, как этот юноша рукой ловит стрелы на лету, когда увидел, как он деревянным мечом валит наземь могучих атлетов, как он наносит удары сверху, шершнем взмывая ввысь, — тогда, полагаю, и понял, как, не разворачивая большой войны, захватить фригийский Птелей, несмотря на их досель непобедимого Бусилая. Наверно, в мыслях он уже считал этот самый Птелей своим.

Дело оставалось за малым — уговорить Пелея, чтобы тот отдал Ахилла ему. Что, мол, этому прекрасному юноше, которого такою красотой, силой и ловкостью столь щедро наделили боги, прозябать в крохотном мирмидонском царстве, где и стрелу толком не выпустишь — упадет уже на чужую землю? Нет, место ему только в великих Микенах — лишь оттуда слава о нем сможет разнестись действительно по всему миру, та слава, что по-настоящему достойна его. А прославится на весь мир, чего он, безусловно, заслуживает, — тогда пусть возвращается и, уже овеянный славой, управляет своим муравьиным народцем, да еще и другими городами, которые к тому времени я ему подарю.

Как раз об этом, о всесветной славе своего сына, Пелей только и мечтал, так что, думаю, такими словами легко уговорил бы его Агамемнон. Но тут сам рок внезапно вторгся в планы нашего царя. В тот же день, во время пира, устроенного царем по случаю возвращения и славных побед своего сына, он, Пелей, вдруг подавился рыбьей костью и уже к ночи отошел в царство теней. Теперь судьбой Ахилла могла распорядиться лишь мать его, Фетида, а она, как я уже говорил, желала не громкой славы, а долгой жизни своему единственному сыну, оракул же предсказывал ему совсем иное, если он примет участие в войнах Агамемнона.

Конечно, отказать царю великих Микен она не могла, поэтому попросила у него лишь об одном: пусть сын еще три месяца побудет при ней, чтобы было кому ее утешать в ее скорби по умершему супругу.

Как ни был Агамемнон нетерпелив, но просьбе ее все-таки внял. В конце концов, три месяца не столь уж великий срок, чтобы из-за них не внять просьбам матери. Но только три месяца, не более того!..

Однако и этих трех месяцев хватило Фетиде, чтобы все повернуть. Нет, она не пугала сына пророчествами о гибели — не таков он был, чтобы, устрашенный этим, отказался от уготовленной ему славы. Нет! Но она хорошо знала, куда направить свои слова.