– Не надо меня на понт брать, – огрызнулся Слон, – когда братва узнает про твои грешки, тебя порвут.

Улучив момент, Дрозд бросился на него, намереваясь свалить с мотоцикла, но Слон оказался проворнее. Он успел соскочить с сиденья вперед и с разворота махнул ножом, разрезав вору левое запястье, затем, продолжая круговое движение, рассек ему правое предплечье и в завершение погрузил лезвие в живот жертве по рукоятку. Удивленный Дрозд повис на нем с выпученными глазами и захрипел.

– Ну, как тебе это, падла? – весело поинтересовался Слон. – На Соловках из-за таких, как ты, много народу полегло. Теперь пришло время платить, и никакие башли, ни отмазы не проканают. Сдохнешь, как последний чушкарь, здесь, в канаве, в этой параше. Заплатишь своей поганой юшкой.

Не дождавшись ответа, он столкнул вора с обочины в кусты. Сам спустился следом, вытер нож о траву, обыскал жертву, нашел немного денег, достал из внутреннего кармана листок, развернул, прочитал и, довольно хмыкнув, положил его себе в карман.

– Ты за это ответишь, – прохрипел Дрозд из последних сил, цепляясь за одежду убийцы.

– Ага, перед Богом, – кивнул Слон, с отвращением стряхнув с себя его руки, – пока ты будешь гореть в аду.

Дрозд потерял сознание. Надсадно кашляя, Слон поднялся на обочину дороги, забрался на мотоцикл и покатил в сторону города. Он хотел только одного, успеть сделать задуманное, помочь другу. Чувствовал, что силы покидают его, но крепился и повторял себе: «Ша! Рано еще. Не возьмешь, сука. Я еще поживу».

Николай Павлович Загорский чувствовал невероятный подъем. Его любимая ушла, растворилась в летней ночи, унесенная таксомотором. Он остался один, но сон все не шел, в голове крутились тысячи мыслей, и он, вскочив с постели, кинулся в мастерскую. Все расчеты по «Дочери кузнеца» были произведены, и оставалось только воплотить задуманное. Расплавляя серебряные слитки на горелке, скульптор заливал металл в формы, раскладывал формы на столе, чтобы они остывали, и плавил серебро дальше. Ближе к утру настал момент, когда заготовки остыли. Загорский стамеской аккуратно снял верхний слой глины с торса статуэтки, затем принялся удалять глину из пустоты внутри. Это было уже сложнее. Наконец он окончательно очистил торс, немного подшлифовал и положил на кусок фланели. Голова, руки и ноги были отлиты полностью, без пустот, здесь намного легче. Закончив очистку заготовок, он взялся за устранение неточностей, полученных вследствие отливки. Переходы были сглажены, однако Николай Павлович предвидел это и взялся за резец.

Тишину ночи нарушил звук далекого взрыва, а спустя пять минут послышался шум двигателей нескольких машин, спешивших со стороны центра к окраине. Испуганный скульптор вскочил и осторожно выглянул в окно. Это были милицейские машины, набитые вооруженными людьми.

«Что же происходит, – спросил сам себя скульптор с бьющимся сердцем, – неужели террористы?»

Он отлично помнил плакаты и агитлистовки об угрозе терроризма и диверсий. Волна истерии по этому поводу уже вроде начала спадать, и вот тебе на, то, чем пугали, все же произошло. Николай Павлович вернулся к работе, думая о том, что надо быстрее убираться из России.

И вот с первыми лучами солнца все было закончено. Он собрал статуэтку и любовался ею, понимая, что работа сделана на славу. Каждая черта изваяния отражала любимый образ Наталии Иосифовны. «Они уедут и будут счастливы», – улыбнулся Загорский и погладил статуэтку. Оставалось сварить составные части и зашлифовать места сварки. Это уже работа Федора, он обещал помочь. Николай Павлович вздохнул и подумал, что, несмотря на старания, не получит за эту статуэтку ни огромных денег, ни славы, ни признания.

Лапа заставил кобылу остановиться перед маленьким домом с белыми резными ставнями, ссадил Лизу, спрыгнул сам и поощрительно похлопал животное по шее. Затем привязал лошадь к ограде полисада. Перед домом росли две старые березы. Между ними он когда-то, будучи ребенком, устроил себе турник, укрепив в развилках толстую жердь. Турник сохранился. Глядя на него, Лапа вдруг осознал, как давно он не был дома. Внизу под турником рос густой бурьян. Сам дом немного осел и накренился. Стекло в окне, выходившем на улицу, лопнуло, и его заклеили бумагой. Ворота покосились. Хотя дом и был окрашен свежей краской, было видно, что хозяйка не успевает за всем следить и испытывает нужду.

– Пойдем, – буркнул Лапа девочке, сглотнув ком, внезапно подкативший к горлу, взял ее за руку и быстро повел к воротам, озираясь по сторонам. Риск был слишком велик.

У самых ворот он заколебался, потом, пересилив себя, постучал. На стук никто не открывал. Он постучал еще и с неудовольствием отметил, как в соседнем дворе заливисто залаяла дворовая собака. Еще немного, и всполошатся все соседи. Он продолжал стучать, попробовал открыть комнату, дернув несколько раз за ручку. Наконец из глубины двора послышался знакомый голос:

– Подождите, я иду, у меня руки в земле.

Лиза вопросительно посмотрела на него.

– Сейчас, погоди, – пробормотал Лапа.

Калитку открыла высокая стройная женщина с правильными чертами лица. Волосы были убраны под черный платок, повязанный сзади. Одета она была в старое ситцевое платье, на ногах – резиновые калоши, а на лице – дежурная улыбка, предназначенная для гостей. С первого взгляда даже нельзя было определить возраст хозяйки, лишь приглядевшись, угадывалось, что ей далеко за сорок, просто она держалась усилием воли и наперекор всем бедам прямо, с высоко поднятой головой и неизменной улыбкой. Железная сила воли позволяла ей выживать без мужа, в то время как вокруг царили голод и безработица.