Шрифт:
— Я побежала! — крикнула она, взбираясь на берег. — Ты пойдёшь, Женя?
— Пойду… — ответил он.
Как телёнок. Ну чисто телёнок! И ресницы белые.
Таня тоже встала, отряхнула нарядное платьице.
— Подождите меня. — И зашагала рядом.
Шли молча. Алёна спешила, морщила лоб. Женя, низко нагнув голову, пылил впереди себя ивовой веткой. А Таня что-то напевала, улыбалась. И когда подошли к дому, вдруг обняла Алёнку:
— Знаешь, Алёна, я спрошу маму. Если она позволит, я тебе Борьку-голыша насовсем отдам.
— Не надо мне, — ответила Алёна, вывернулась из-под Таниной руки и побежала к дому.
На крыльце стояла бабушка.
— Алёнушка! Внученька! Как давно ушла, а всё нет и нет…
Алёна обняла её. У бабушки были мягкие, тёплые и немного мокрые щёки. Вот стыдно-то Алёне!
— Бабушка, ну миленькая, ну бабушка… — залопотала она.
Бабушка улыбнулась:
— Ладно, идите в дом, пообедайте. Уж и щи простыли.
Ребята уселись на лавке.
— Бабушка, я бадейку дяди Пашину, Жениного отца, в лесу потеряла, — сказала вдруг Алёна.
— Как же ты?
— Да мы с Женькой в малинник зашли. Там и крыжовник растёт, и смородина…
— Я это место знаю, — кивнула бабушка.
— Там ходил кто-то, — проговорил Женя.
— Я завтра пойду возьму бадейку, — сказала Алёна. Ей стало тепло от щей, разморило после купанья. Да ещё бабушка ей нравилась. Хорошая у неё бабушка.
— Нет уж, теперь вместе пойдём, — отозвалась бабушка. — Теперь побоюсь так-то отпускать. Заблудились вы? Что долго-то?
— Мы, баушк, грядку у Тани пололи, а потом на плотину купаться бегали, — выпалила вдруг Алёна. Она не хотела говорить и промолчать, соврать не хотела. И теперь покраснела. Глаза ей защипало, и слёзы — кап-кап — в тарелку.
— Да что ты, глупенькая?
— Баушк, не говори Таниной бабушке, а? Не говори! Мы обещали.
— Полно, полно, не скажу. А обманывать-то и чужих негоже. Ну, поели? Идите гуляйте.
— Я к отцу… — сказал Женя. Он зашарил руками по лавке. — Ой, да я кепку вроде бы у Тани оставил…
— Ну иди бери, — ответила Алёна. — Я не пойду. Да заходи завтра!
— А то…
Алёна взяла с сундука свёрнутое вчетверо пёстрое одеяло, постелила на лавке, свернулась калачиком. Глаза сами закрылись, заходили перед ними деревья, кусты, гладкая жёлтая вода бочажка…
— Ты, баушк, посуду-то не мой. Вот я встану…
— Ладно, ладно, куда ж я без тебя, помощь ты моя неусыпная!..
Глава VI. Борька
Алёна во сне вспомнила: у неё братик! И сразу села:
— Баушк! У меня ведь братик!
— Знаю, знаю.
Бабушка как раз ставила самовар, лучинки в трубу подбрасывала.
— Как же ты узнала?
— Да отец заезжал, пока ты по лесу-то бегала.
— Ой, папка! За мной заезжал?
— Нет, Алёнушка, в колхоз, по делу. Ведь вот скоро наши Цапельки в вашу деревню переедут. Слышала?
— Ага. А как? Как переедут-то?
— А так. Разберут дома по брёвнышку, перевезут. А чтоб не спутать, где какому бревну лежать — которому вверху, которому внизу, — краской номера напишут: первое, мол, второе, третье…
— И ты, баушк, переедешь?
— Не знаю. Жаль мне. Плохи ли наши Цапельки?
— Хороши, баушк. Я уж привыкла.
— А всё домой тянешься.
— Я, баушк, не тянусь. Я братика поглядеть хочу. Поиграть с ним.
— Ещё ой как наиграешься! Это ведь тебе не кукла, — и кивнула на кровать, — вот лежит и лежит, помалкивает.
Алёна встала с лавки, одеялко сложила, взяла в руки голыша. Был бы он её голыш, ох она б его и любила! А то он и хороший, а глаза вроде бы сердитые.
— Баушк, а как его назвали?
— Братика-то? Борисом.
— Ой!
— Чего ты?
— И голыша тоже Борькой зовут! Баушк, а он на кого похож?
— Да ить я не видела.
— Баушк, а у него глаза не сердитые?
— Ой господи! Что ты говоришь такое!
— А вот у Борьки моего… Баушк, я пойду его Тане отдам.