Шрифт:
— Сара…
— Поедем со мной. Ведь это ты — ma famille. [107]
— Сара…
— Ты — тепло моей души, мое сердце, мое прибежище.
Эскофье снова тяжко вздохнул.
— Но ты-то не моя.
Сара, похоже, поняла не сразу. Но потом отодвинулась, натянула на себя простыню.
— Дело в той поварихе? — спросила она.
— Нет…
— Мне говорили, что она очень много времени проводит и у тебя на кухне, и в твоих личных апартаментах.
107
Моя семья (фр.).
— Сара…
— Она — любовница Герцога.
— Как и ты, — мягко заметил Эскофье.
— Эти ее ужасные черные ботинки! Она вечно их носит! Мистер Бутс [108] — вот как я ее называю. И Берти всегда смеется, когда я говорю «наш мистер Бутс». Она что, твоя милая?
— Роза — моя ученица; она изучает французскую кухню.
— И ты для нее, разумеется, во всех отношениях прекрасный учитель.
— Это совершенно излишние намеки. Прошу тебя, перестань.
108
Boots — ботинки (англ.).
— Тогда давай называть ее «мистер Бутс».
— Пожалуйста, Сара…
— А я знаю один секрет насчет мистера Бутса! — Сара нырнула в гардеробную. — Видишь, какое манто? — И она вытащила длинное, до полу, манто из горностая с чересчур длинными рукавами и высоким воротником из выкрашенной в черный цвет норки. Эскофье не раз видел, как Сара надевала это манто по разным случаям. Эффект было поразительный. На фоне черного мехового воротника ее довольно бледная кожа казалась просто светящейся.
— Это манто сшил личный меховщик королевы Виктории специально для пресловутой мистер Бутс, а твой старый дружок, твой «дорогой Берти» подарил его мне, а вовсе не ей. Каждый раз, как я его надеваю, я чувствую связанную с ним тайну. А теперь и ты каждый раз, как увидишь его, будешь об этой тайне вспоминать.
И Сара надела манто прямо на голое тело. Стоял июнь. Ночь была прохладная, но отнюдь не холодная. Сара притянула Эскофье к себе и снова попросила:
— Поедем со мной!
— Не могу.
— Мистер Бутс не больше меня нуждается в твоей кулинарии…
Он слегка отстранился.
— Прошу тебя, Сара. Не надо все еще больше усложнять.
— Но я не могу жить в разлуке с тобой! Твои слова — вот моя пища, твое дыхание — вот мое вино. Ты для меня все.
— Ты явно репетируешь какую-то роль. Я же слышу по твоим интонациям.
— А если нет? Если все это правда?
И она поцеловала его, но не страстно, а с той привычной легкостью, которая приходит со временем. Манто распахнулось. Она все еще была так невероятно прекрасна! Эскофье с печальным выражением лица застегнул на ней манто и сказал:
— Мадам Эскофье завтра приезжает.
Сара сперва, казалось, не расслышала; она даже голову набок наклонила.
— Завтра, — повторил он.
— Завтра?
— Да. Утренним поездом.
— И дети?
— Да. Поль и Даниэль тоже приедут. — Он помолчал и прибавил: — И будут теперь здесь жить.
Сара присела на краешек постели, глядя на свои руки; на Эскофье она не глядела. И вдруг принялась старательно растирать руки, словно они замерзли. А потом спросила:
— Сколько им сейчас, твоим мальчикам? Год и пять?
— Девять и пять. Сара…
— Дельфина, должно быть, вне себя от радости, что снова будет с тобой. Хотя Монте-Карло так прекрасен, что тебе придется очень хорошо с ней обращаться, да и вести себя лучше некуда, чтобы убедить ее остаться.
— Она беременна.
Дельфина, узнав о своей беременности, была удивлена не меньше Эскофье. Однако обоим стало ясно, что ее недомогание и отсутствие аппетита не связаны ни с нелюбовью к Лондону, ни с тоской по мужу.
По лицу Сары ничего прочесть было невозможно.
— Ну что ж, ладно. Тем лучше для тебя, — сказала она. — Теперь все опять будет так, как и должно быть. Ступай, мой дорогой Эскофье, мне нужно поспать. Уже поздно. Не мог бы ты открыть для меня шампанское?
И Сара вытащила из прикроватной тумбочки какой-то пузырек. Эскофье заметил надпись: «Показано при бессоннице, приступах эпилепсии, истерии и т. д.».
— Вкус ужасный, но я сплю, как дитя, — сказала Сара и уселась на мраморный подоконник, глядя на раскинувшийся внизу Лондон. Эскофье открыл бутылку «Моэ», наполнил бокал, подал ей и сел с нею рядом.