Потом Игрек жалел о своей поспешности. А позже ему дали новую лабораторию, новых сотрудников и новый материал для опытов, и первая неудача забылась. Он продолжал работать над односторонним излучателем и даже достиг значительных успехов — по крайней мере, так значилось в протоколах экспериментов.

Небо над Арктикой залито полотнищами света. На самом деле, никакого света там быть не должно, ведь никакой ионизации атмосферы не существует. Над Северным полюсом вообще нет атмосферы. Его накрывает гигантская линза, отражающая океан, и белесые ленты — лишь движение люминесцентных бактерий в подводных течениях, а узкие лучи — это сияние фонарей удильщиков и прочих электрических тварей, а нежно мерцающая, все небо окутывающая вуаль — это шлейф Медузы.

Ледокол пер сквозь туман. Капитан, ворча, чесал лысую макушку под фуражкой — что, мол, за спешка? Кто прется на север в конце октября, когда лед — потепление оно там или нет — становится толще, того и гляди затрет. Игрек прятал ладони в рукавах аляски и чувствовал себя челюскинцем. Над странным супом из тумана и ледяного крошева ревела сирена — кого она звала? Когда ледокол подошел ближе, сирена плеснула хвостом, соскользнула со льдины и ухнула в черную полынью.

— А сиськи у нее ничего, — заметил устроившийся на канатной бухте Старлей. — Нормальные буфера. Я тебе не рассказывал, я, когда на Северном флоте служил, мы этих хвостатых сетью ловили. Специально даже выходили в залив на траулере. Они на рассвете хорошо ловятся, когда на скалы вылезают попеть.

— И что вы из них — суп варили?

— Зачем же суп? И другое применение найдется.

Игрек сплюнул. Плевок замерз, не долетев до палубы, и от удара рассыпался сотней льдинок.

— У них же хвост.

— Ноги, хвост — хуйня. Главное… — И Старлей заржал.

Старлей был официальным сотрудником группы: еще в городе он добывал подопытный материал, поэтому значился интендантом. А здесь оказался вроде бы и завскладом, и матросом, и механиком, хотя Игрек подозревал, что Кир отправил Старлея с экспедицией в основном как соглядатая. Ну что ж, пусть глядит, — и обмороженные губы Игрека морщились в улыбке. Скрывать нечего. Движемся к полюсу, ставим там радар и усилитель сигнала. Спутники Минобороны уже оснащены были прибором — оставалось только закрыть сеткой Приполярье, и можно было начинать эксплуатацию. Эх, Норвегия, Исландия, того ли вы ждали от стратегического соседа? А там, глядишь, и до Штатов… Так, вероятно, мыслил Блиннорылый Чача, однако Игрек мыслил совсем в другом направлении.

Ледокол упрямо двигался на северо-восток, к заброшенной станции со странным названием «Ажурное». Кир перед отплытием из Мурманска давал последние инструкции:

— Там на станции движок заморожен, но его раскочегарить — нефиг делать. Продуктов, соляры на сто лет зимовки хватит. Если застрянете до зимы, не беда, но вообще не возитесь. Будь на связи.

Игрек нетерпеливо кивал. В последние недели его вообще мучило нетерпение — та горячая волна, которая заставила двенадцатилетнего Леньку упрямо плыть саженками навстречу собственной гибели, зуд в пятках и в зубах. Еще несколько дней, в крайнем случае месяц — и все случится. Мир изменится. Он, Игрек, изменит мир. Эти тупые гэбисты и понятия не имеют, чему оказались невольными соучастниками. Знает только он, Игрек. Знание переполняло его, и приходилось сильно сжимать зубы и даже анус — казалось, Игрек лопнет сейчас, знание переполнит его, и он взорвется. Но ничего не происходило. Медленно грузили на судно припасы и ящики с оборудованием, медленно, величественно ледокол покидал порт, оставляя позади цепочку огней и обеспокоенных чинуш. Медленно разворачивался перед носом судна серый горизонт, медленно катились валы, от края и до края бездны, до конца мира, до последнего водопада, где поток рушится на головы терпеливо стоящих слонов. Какая изощренная китайская пытка, думал Игрек, какая же толстая у этих слонов шкура — сам он на их месте давно бы сбросил с плеч опостылевший мир и ушел пастись в саванну. Он и собирался это сделать. Пятнадцать лет мучившее его дело наконец будет завершено, и он уйдет пастись в саванну, как вышедший на пенсию слон. С каждым днем на палубе и в каютах становилось все холоднее, а мысли о горячей саванне — о пыльной равнине, поросшей колкой травой, с шербурскими зонтиками акаций и баобабов и терпким львиным запахом, — мысли эти делались все неотвязней и соблазнительной. В саванне нет моря, а значит, не будет и медуз. Здесь же, на ледоколе, ему не было покоя. Все чудился взгляд из-под поверхности воды, взгляд, упирающийся прямо ему в затылок, — хотя Игрек уже не был уверен, Медуза ли это смотрит или те двенадцать.

Станция встретила их пустотой коридоров, гулкостью и невероятным морозом. Внутри было, казалось, градусов на двадцать холодней, чем снаружи. В таком холоде чудилось неприятное — так и казалось, заверни за следующий угол, и увидишь бывших обитателей станции, с белыми неживыми лицами и движениями марионеток. Поэтому никто особенно не огорчился, когда Игрек решил не останавливаться здесь. Закинув на склад лишние припасы, остальное погрузили на снегоходы и двинули вглубь ледяной платформы. Места назначения достигли через два дня и здесь разбили временный лагерь. Уже с утра инженеры занялись разверткой радара. Часам к пяти задуло, понесло по льду мелкий колючий снег, и пришлось скрываться в палатках. Ветер усиливался. Игрек, выглянув наружу — лицо закрыто шерстяной маской, вокруг губ изморозь, — вернулся обеспокоенный и заявил, что надо перетащить в палатку ящики с инструментами, иначе занесет, потом придется рыскать с металлоискателем. Старлей вызывался помочь. Он вообще странно привязался к Игреку за время плавания, как привязываются к младшему брату, неловкому толстому увальню. Увальня можно дома и по затылку огреть, но во дворе и в школе надо оберегать, ведь увалень или нет, а — брат, куда от него денешься.

— Ну и что, что жид, — мучился Старлей, убеждая как бы самого себя. — Жиды тоже разные, есть свои, есть чужие. Вот ты — свой, и мне наплевать, замешивал ли ты там мацу с кровью младенцев…

— Я не ем мацу, — мягко замечал Игрек.

Его умиляла эта привязанность. Сам бы он младшего братца-толстяка отвел бы на какой-нибудь пустырь да и столкнул в котлован строящегося дома ненароком. Больше всего он ненавидел публичное унижение, а брат-толстяк — ходячее воплощение такого унижения. Но Старлею, по мнению Игрека, просто не хватало мозгов. Вот и сейчас, вместо того чтобы сидеть в тепле палатки и нянчить в руках крышку от термоса, до краев налитую горячим чаем, Старлей покорно вздохнул, натянул куртку и маску и полез из палатки. Что ж, это многое облегчало.

Снаружи мело, как будто ветер огромной метлой решил убрать весь снег с платформы и обнажить чистый первозданный лед. Пригнувшись, они попробовали идти, но ветер сбивал с ног.

— Давай на снегоход! — проорал Старлей.

Проблуждав с минуту в белесом месиве, они наткнулись на одну из машин. Снегоход долго не заводился, но наконец завелся, и они рванулись сквозь муть. Секло лицо даже сквозь маску. Одной рукой удерживаясь за плечо Старлея, другой Игрек шарил в кармане. Ему очень не хотелось обронить то, что он там прятал.

Пока Старлей рылся в снегу и грузил в прицеп саней ящики, Игрек подобрался к радару. Опоры были уже собраны, и развернута воронка, лисьей мордой уставившаяся в неотличимое от земли небо. Под курткой Игрека была сумка с лэптопом. Гарантированные двадцать часов заряда батареи при любой температуре. Игрек усмехнулся. Вот сейчас и проверим. Достав шнур, он подключился к панели управления радаром и застучал по клавишам. Перчатки пришлось снять, и пальцы мгновенно утратили чувствительность, но это было уже неважно. Старлей бултыхался в снегу неподалеку, все еще возясь с ящиками. Он и не заметил, как рыло радара дрогнуло и медленно опустилось, шаря, слепо нащупывая цель, и как остановилось на красном пятне его куртки.