— Не надо. Мне и так жарко. Лучше ему дай куртку.

Венька на педалях стучит зубами. Даже странно, такой здоровый жирный парень, он потеть должен, а не мерзнуть.

Следом за нами летит стая птиц. У птиц свой расчет: они хотят посмотреть, сожрет нас Стена или нет. Если не сожрет, значит, можно лететь дальше. Если сожрет, они успеют развернуться. Вдобавок тогда можно попробовать сожрать Стену. Умные птички. Вообще, в последнее время твари стали намного умнее людей.

— А что там, за Стеной? — Ирка поднимает лицо. Ко лбу ее прилипла прядь волос. От пота волосы стали темно-русыми, а глаза у Ирки посерели от страха. («Я совсем забыл, как они меняют цвет», — подумал Кир. Но эта мысль была неприятно дневной, и Кир прогнал ее подальше. Сон продолжался.) Ирка прикусила губу так сильно, что даже когда отпускает, видны белые вмятинки от зубов.

— Не знаю. Я никогда там не был.

— Откуда же ты знаешь, что можешь перелететь через Стену, если никогда не пробовал?

— Я и не знаю. Я вас обманул.

Ирка плачет. Глаза у нее от этого зеленеют, как тоска, но педали она не бросает. Мы поднимаемся все выше, по наклонной, со скрипом, с кряхтением, как старый велосипед, въезжающий на гору.

— Там Вовка, — неожиданно говорит Венька.

— А?

— Там Вовка. Мы должны его спасти, иначе его съедят еноты и тоска. Он всегда был слишком серьезным, положительным. Таких обычно съедают еноты.

Ирка в недоумении смотрит на Веньку. Я пожимаю плечами. Стена приближается.

Когда-то, лет девяносто девять назад, еще до Стены, мы с Максом, Игреком и Старлеем сидели у телевизора. В чем-то это была знаменательная встреча, потому что Макс был поэтом, демократом и вольнодумной богемой, Игрек — ученым, а Старлей — держимордой и нацистом. А я был никем. Лицо века. Объединяло нас лишь пиво: два ящика принесенного мной «Будвайзера» и сорок бутылок «Жигулевского» у Старлея в холодильнике. Не так уж много на четверых, даже если один из них — никто. Комната Старлея была тщательно украшена свастиками и плакатами с белокурыми бестиями, воздевающими к небу татуированные кулаки.

— Вот мы все русские, — рыгнул Старлей.

— Я жид, — меланхолично заметил Игрек.

— А у меня мать из польских дворян, — гордо сказал Макс.

Я глотнул пива и вяло поинтересовался:

— Откуда в Польше взялись дворяне? Ты, Максик, че-то путаешь. Всех польских дворян расстреляли нехорошие жиды-комиссары. Или они к немцам подались, совсем онемечились. Онемечные дворяне. Или онимешные?

Старлей заржал. Он был самым веселым в нашей компании.

— Как бы то ни было, мы представляем страну, — заявил Игрек. — Население. Выборку. Таргет-группы.

— Ты забыл про зайцев и енотов, — добавил я.

— Зайцы, те вообще людоеды. Да и еноты не могут считаться гражданами.

— А я вот слышал, что они подали в Думу петицию. Работают они, как узбеки, а прав никаких. Правительство собирается рассмотреть вопрос о предоставлении енотам условного гражданства.

— Условного — это как? Как срок, что ли? — Это Старлей. Интересно, кого бы он охотней признал условным гражданином — енота, кавказца или нашего брата Игрека?

— Условного — это при ненарушении УК, обязательной регистрации, прохождении комиссии Министерства здравоохранения и клятвенном обещании не покушаться на чужую жизнь и собственность. А то расплодились, понимаешь. Куда ни плюнь — енот.

— Нет, и в самом деле, — неуверенно вякнул Максик, — они работают. Уничтожают отходы. Надо их как-то поощрить.

— Да их поощрять не надо. Они и так все жрут. Вот у Светки платье сожрали, прямо на улице. Она из театра шла, нарядилась типа в шелка. А шелка синтетические оказались, липовые. Как она визжала…

Старлей от хохота подавился пивом, так что пришлось похлопать его по спине. Когда он прокашлялся и опрокинул в глотку остатки бутылки, пришло время речей.

— Еноты — это полбеды. Это частная проблема.

Интересно, где он такие слова выучил, неужто у них в штабе?