Раздался оглушительный хохот. Вересов, молча наблюдавший картину Петиного сражения с мельницей и видя, что флотскому достоинству угрожает опасность, распорядился:

— Бобровский, гаси фонтан красноречия! Экономят не на спичках!

Петя как-то сразу успокоился, и пошла работа.

Впервые на катере вышел в открытый океан.

Зыбь, качает. Точнее, швыряет. Не ожидал, что это так ощутимо — океан. Именно на таком плавсредстве понимаешь всю необузданную его силу.

С катера поднимался на танкер по штормтрапу. В море все нужно делать быстро и молча. Я же по причине прекрасного настроения «завис», отвечая на приветствия. Случайно, боковым зрением, увидел, что катер на зыби стремительно несет по восходящей к борту танкера. Пулей наверх. Привальный брус катера с хряском прошелся по борту танкера. Штормтрап обрезало в каких-то двадцати сантиметрах от моих ног. В этот миг руки уже были на леерах. Подтянулся и забрался на танкер спокойно. Не дошло. Но взглянул на обрубок того, что называлось штормтрапом, и сразу вспотел. Ноги стали ватными. Слабость, как после затяжного спурта в бассейне. Сразу подумал про жизнь и про его величество случай в ней.

На танкере угощали по-королевски — черепаший суп, ананасы и кокосовые орехи. Первые два блюда понравились. Орех — нет, водянистое молоко, невкусное, остротой отдаленно напоминает козье. Мякоть как у турнепса. Внутри — луковица.

Если встретятся в море где-нибудь два корабля, один из дальнего плавания, другой — недавно отошедший от родной стенки, то даже не искушенному в морском деле человеку сразу станет ясно, кто из них кто. И дело вовсе не в том, что возвращающийся весь в красно-коричневых, почти кровавых пятнах сурика.

Нет. Есть нечто другое, сразу неуловимое, не бросающееся в глаза, но дающее возможность почувствовать огромное превосходство первого над вторым.

В первую очередь отсутствие суеты и лишних людей на палубе. За время похода каждый научился не только ценить время, но и рационально использовать его. Каждый офицер, мичман, старшина, матрос знают, чему отдать свободную минуту, и этим заняты.

На корабле-новичке еще много слоняющихся, свободных от вахт, глазеющих на юте, и им никакой старпом или помощник командира не могут найти занятие. Еще свежи воспоминания о земле, о доме, с которым связывали регулярные письма, еще не схлынула суета загрузки и отхода, еще эмоционально человек готовится к мысли о том, насколько долгим будет плавание, и его слегка страшит мысль: а как же это — полгода без писем? На митинге адмирал говорил, что почту будут доставлять регулярно, но в это как-то не очень верится, ибо слишком далек путь от наших берегов до Индийского океана. И хотя ничего сложного в этом нет, но не верится потому, что речь идет не о каком-то отвлеченном адресате, а о нем, моряке из далекого сибирского села, тувинской деревушки или большого города. В школе учителя много говорили о могуществе современного человека, но настоящая уверенность в себе приходит к юноше в армии или на флоте вот после таких длительных поводов, когда происходит не только сплачивание экипажа, но и становление каждого моряка как специалиста, как личности, мыслящей государственными категориями. Пройдет всего лишь две-три походных недели, и задачи, казавшиеся у причальной стенки непостижимо трудными, покажутся шуточными и детскими, потому что за плечами и кормой тысячи миль, которые экзаменуют много строже любого самого взыскательного адмирала, которые обостряют чувство ответственности у каждого и каждому помогают найти свое место в большом и нужном деле защиты интересов Родины, социалистического содружества, защиты интересов мира на Земле.

И это уже экипаж, это уже корабль, который выполнит любое задание: выйдет в море в любую погоду, окажет помощь терпящему бедствие в ураган и шторм — ибо каждый в совершенстве знает свое дело, каждый чувствует плечо друга.

Старпом держит речь в кают-компании:

— Товарищи офицеры! Завтра к нам на борт прибывают два экипажа лодок. Сегодня мы с помощником проверили все основные позиции. Должен сказать, что в основном мы готовы к приему. Но мне бы хотелось поговорить с вами о другом. Для вас наш корабль дело привычное и кое-кому, может быть, даже надоевшее, благодаря частым старпомовским совещаниям. Но для героев-подводников, — Моргун чуть-чуть усмехнулся, — наш корабль — база. Если хотите — оазис среди океана. Все есть: и баня, и парикмахерская, и ларек, то есть магазин, и кают-компании в их распоряжении. Девушек, правда, нет, но это для моряка в море лишнее, — тут он опять позволил себе улыбку. — Люди к нам отдыхать прибывают, посему задача наша — организовать этот отдых на уровне лучших санаториев. Надеюсь, что их отдых не станет и вашим тоже. Хочу верить, что славные традиции плавбазы «Амгунь» нашим экипажем будут преумножены и подводники, кроме слов благодарности, ничего не смогут сказать при прощании. У меня все. Можете быть свободны.

— Сергеев! — окрикнул он меня и с самым серьезным видом приказал: — Проверь лично, чтобы в парикмахерской были одеколоны «Шипр» и «Красная Москва». Лейтенанты с лодок любят щегольнуть.

Я чуть было не улыбнулся, но вовремя понял по серьезным лицам других офицеров: ритуал есть ритуал. В самом деле, ведь приятно после нескольких месяцев жизни в отсеках оказаться вдруг в парикмахерской, расположиться в удобном кресле, ощутить на шее крахмальную простынку, а на отросшей шевелюре — ножницы мастера. А для полного удовольствия втянуть запах хорошего одеколона, не говоря уже про баню с пресной водой и отдых в большой каюте, где голова не касается подволока, где между переборками целых три метра, и иллюминатор можно открыть и впустить свежий воздух, и увидеть чаек, летающих рядом, глубокое небо и бирюзовую воду… Вот почему безо всяких шуток инструктировал я личный состав службы «С», подробно, с экскурсами в психологию. Матросы слушали внимательно и серьезно, мичманы чуть снисходительно, Бобровский порывался что-то вставить веселое, но, натыкаясь на мой взгляд, так и не решился.

Затем собрал ближайших своих помощников мичманов на «большой совет». Первым взял слово мичман Колесов.

— Товарищ командир, — Колесов демонстративно называет меня либо так, либо по имени-отчеству в неофициальной обстановке. Обычно за игрой в шахматы, в коих он превеликий дока. Правило у него такое — всех противников за шахматной доской называть по имени-отчеству, «дабы великую игру не осквернять». — Товарищ командир, давайте мы в каждую каюту положим по куску мыла для морской воды, хоть это и не положено. За счет нашего личного состава. Наши что те слоны по палубе круглыми сутками шляются. В душе когда захотят, тогда и моются, только включи помпу, и все тут. Пусть подводники по-человечески поживут! — Колесов даже глаза мечтательно зажмурил. — Потратим два часа, зато они придут, а коечки заправлены, полотенца красиво висят, и мыло тут же, как в хорошей гостинице. И тут же комплект разового белья в счет того, что им выдавать будем. Зато красиво как. Внимание проявим!

Мичман Хамичев даже подпрыгнул от этих слов:

— Как это? Как это — просто так положить белье и мыло? А кто распишется? Не положено! — отрубил он, испепеляя Колесова взглядом, это надо же, столько работы придумал!

Колесов спокойно выдержал хамичевские молнии:

— Тебе, конечно, не нравится, потому что лишний раз по трапу спуститься надо, а потом еще и подняться.

Хамичев заерзал в кресле. Последние полмесяца служба ему не кажется медом. Требую от него все, что положено, и очень жестко. Держусь нарочито официально, проверяю выполнение каждого своего приказания. Он уже ходил жаловаться старпому, но получил мудрый совет: честно дослужить срок, дабы лейтенант Сергеев не списал без пенсии. После этого Хамичев сделал заход к Вересову, но и там не нашел сочувствия.