Лицо Криса приняло необычно сосредоточенное выражение и он запел, тихо аккомпанируя себе на дышащей на ладан гитаре. Это не было похоже ни на что, ни на его привычную изломанную манеру исполнения, ни на перепады голоса, создающие эффект близящегося взрыва, ни на сложные ритмические построения, которыми злоупотребляли «Ацтеки» в последнем альбоме, ничего. Мелодия не конфликтовала ни с чем. Это была чистая мелодия, и голос без надрыва и взлетов, печальная, но не занудная песня с какими-то странными словами. В ней рассказывалось о том, как чье-то тело заворачивают в шелк сначала черный, затем алый, затем белый, Крис пел и в полумраке окружавшем нас, смотрел на меня с неописуемо быстро менявшимся взглядом, то вопрошающим, то отсутствующим, мне в память врезались только слова припева: «Моя плоть никогда не разложиться под лучами жестокого солнца, потому что ее защищает влажный шелк твоей вечной любви». В конце песни становилось понятно, что слова эти обращены умершим к его возлюбленной. Все это показалось мне до непривычности, если иметь ввиду репертуар группы, романтичным. И я спросил, что это стукнуло в голову одному из «Ацтеков» написать такую в сущности попсовую мелодию.

Крис пожал плечами и отложил гитару в сторону, его глаза блестели и были устремлены прямо на меня.

— Втрескался по уши и написал, небось, знаешь, как бывает, — он произнес это совсем тихо.

— Я обычно рисовал до бесконечности одно и то же лицо, — так же тихо ответил я.

— А потом? — голос Харди стал глухим, как будто еще более низким.

— Потом ничего, обычно ничего не получалось, я так и бросал эскизы, — не без досады сознался я в том, что обычно эмоции идут вразрез с моими творческими возможностями.

— А у меня нет, — продолжал он почти переходя на громкий шепот, — я ничего не бросаю. Я упрям.

— Ну и зря, — возразил я, — что толку об стену головой биться?

— Я всегда бьюсь, я пробью любую стену, — в его голосе появились угрожающие ноты, меня это затягивало в воронку бессмысленного спора.

Я молчал, прислушиваясь к едва различимому шуму дождя за окном. Крис опустил гитару на пол и придвинулся ко мне совсем близко, но вместо того, чтобы отстраниться, как то обычно бывает, когда человек нарушает невидимую границу безопасности между тобой и миром, я даже не пошевелился. Я видел, как пульсирует кровь под кожей у него на шее. И я прекрасно понял в ту минуту, что он с неимоверным усилием удерживал себя ото всего, что могло последовать дальше, неизбежно, как сходящая с гор лавина, как молния, дающая разряд сразу же после столкновения полей напряжения.

— Мне пора, — произнес я довольно беззаботно и сделал попытку спрыгнуть со стола, но Крис удержал меня.

— Нет, — сказал он настолько повелительным тоном, что мне показалось — это уже слишком.

— Я должен идти, — ответил я резко и холодно, чтобы не сказать, зло, — Довольно.

Я отстранил его руку и встал со стола. Крис продолжал сидеть, словно оцепенев. И вдруг он усмехнулся и ответил:

— Что, понравилось нытье Джимми?

— Вполне — ответил я, — влажный шелк вечной любви, это эффектно придумано. А как она называется?

— Так и называется «Шелк», — ответил Харди и встал со стола, — Пошли.

Я совершил ошибку, наверное, самую скверную в своей жизни. И теперь не знаю, жалею ли о ней или готов повторить ее, если бы мне представилась возможность вернуть все назад. Но мне хотелось этого, я уверял себя, что это не так, а все было именно так, еще в Замке все было очевидно. Нет, гораздо раньше, когда дал мне кольцо, когда он смотрел на меня во время сеанса. Почему же мне до последнего момента казалось — все что угодно, только не это, этого допустить нельзя. Если я действительно погубил все дело, то пусть так и будет, не так уж велика плата за ту ночь с ним.

Я имел глупость назначить Харди встречу в центральном книжном магазине. Только просил его не подъезжать на лимузине и не одеваться в красное. Он оделся весьма пристойно, но явно не для похода по книжному магазину, мы поднялись на второй этаж, и я стал просматривать со свойственной мне занудной методичностью новые издания, среди них были и великолепные альбомы и стоившие немало переводы отцов церкви, Крис следил за мной в полном недоумении.

— Ты что так любишь читать?

— А ты нет? — я задал ему встречный вопрос, пытаясь понять, какую первичную реакцию он у него вызовет.

— Это же бесполезная трата времени, кто-то пишет, а ты читаешь, а жить когда? — дикарская резонность этого ответа меня сразила.

Я расхохотался и сказал ему:

— Если хочешь сядь внизу, в зале ожиданий.

— Нет, — возразил он не без раздражения, — я лучше куплю тебе их все, все, какие тебе нравятся, и поедем отсюда быстрее.

Такой поворот дела был для меня полной неожиданность.

— Но это невозможно, мне некуда их будет отвезти, я понимаю, что ты способен скупить весь этот магазин.

— Я тебе сниму квартиру. Сейчас позвоню Марте.

Он достал телефон и набрал номер. Видимо, трубку долго не брали.

— Найди мне квартиру, договорись, не очень далеко от центра, лучше поближе к студии, нет не на день, на несколько месяцев, все оплати вперед. Я хочу, чтобы все было готово к шести часам. Я знаю, расходы меня не волнуют.

— Ну вот, — произнес он с удовлетворением, — бери все, что хочешь.

Я выбрал три десятка книг, почитая за глупость лишить себя возможности их приобрести, я прекрасно знал, что Крису этот жест благородства ничего не стоил, он наверняка имел обыкновение проделывать что-нибудь подобное по отношению к любому понравившемуся ему знакомому. Бобби погрузил все мои приобретения в машину, и мы поехали по адресу, сообщенному Мартой.