— Бей, братья! Во имя Создателя!

Пули и заряды дроби щелкали по выщербленным стенам развалин, высекали искры, выбивая куски рыхлого от времени и химической отравы бетона. Белорус и Разин, спрятавшись за стенами, не решались поднять голову. Илай со своим копьем и прежде не высовывался, когда над правобережными холмами показалось солнце, старик напялил очки — единственное, что он сделал с начала схватки. На Разине был бронежилет, но и в этой защите он не рисковал выглянуть за стену. Белорус, ругаясь, двинулся вдоль нее, чтобы вылезти из бетонной коробки где–то позади. Перед носом звонко ударила пуля — монахи поднялись, они стреляли, уже стоя в кузове, потому что видели: из руин им не отвечают. Вот–вот жрецы сообразят, что могут, прикрывая друг друга огнем, покинуть грузовик и обойти развалины с тыла.

Из–за холма задом выполз сендер, управляемый Альбиносом. Туран приник к пулемету и дал длинную очередь в грузовик — загрохотала под ударами обшивка, с воем из кузова вылетел монах, в него угодила пуля, пробившая кабину навылет. Остальные присели, сместились в заднюю часть кузова — и тут Илай вскочил на поросший мхом искрошенный край стены. Мутант завыл, потрясая копьем, оттолкнулся — и взмыл в воздух. Взметнулся плащ, как крылья хищной птицы, трое монахов выстрелили, в разные стороны полетели клочки изорванной ткани…

Турану показалось, что ноги старика, распрямляясь, стали длиннее, чем положено, такой сильный вышел рывок. Илай, гулко ревя, перемахнул через борт и свалился на пол кузова, копье вонзилось в горло монаху, вооруженному автоматом. Тот рухнул на спину, захрипел. Руки в агонии сдавили оружие — очередь ушла вверх, в красно–серое туманное месиво. Илай развернулся, вырвав копье из горла жреца, ткнул острием в лицо другого и тут же, не оборачиваясь, всадил тупой конец арматурины в живот того, кто оказался сзади. Прут вошел неглубоко, на полпальца, но монах заорал от ужаса.

Туран снял с турели пулемет, спрыгнул на землю и побежал к грузовику. Распахнулась дверца кабины, на подножку ступил жрец, поднимая карабин. На ходу стрелять было неудобно, ствол пулемета прыгал в разные стороны. Туран дал короткую очередь, и водитель спрятался обратно.

Илай вертелся в кольце черных полуряс, жалил копьем, словно разъяренная змея, и продолжал выть. Казалось, что от его воя туман пошел волнами. Монахи увертывались, стреляли, спотыкались о скамьи, но мутант был проворнее, двигался быстрее и решительно наносил удары, он–то не опасался никого не задеть, чувствуя себя в душе неуязвимым воином. Кровь, запах страха, исходивший от монахов, крики раненых — все пьянило Илая. Он сражался, как в последний раз.

Монах–водитель, скорчившись на своем сиденье, врубил задний ход. Туран поравнялся с кабиной, поднял пулемет и надавил гашетку. Вмиг дверца стала похожа на решето. Под грузовиком скрежетнуло, мертвый водитель завалился на бок, вывернув руль, зацепил рычаг переключения скоростей. Машину повело вбок, в лужу… те, кто дрались с Илаем в кузове, отпрянули в стороны, к бортам в поисках опоры.

Альбинос, разогнав сендер на прямой передаче, врезался в грузовик, подтолкнул, и тяжелая машина, увязнув в топкой грязи, стала медленно погружаться.

Илай бросился на опешивших монахов. Разин перемахнул стену и побежал к самоходу, крича:

— Стой! Стой, дед! Одного хотя бы оставь!

Но было уже поздно. Когда Разин по пояс в воде Добрел к увязшему самоходу, Илай прикончил всех, кто находился в кузове. Он прыжком взлетел на кабину, взметнул к серому туману копье и взревел. Плащ его, уже превратившийся в лохмотья, развевался, как знамя, с окровавленного арматурного прута летели брызги, красное солнце отразилось в больших стеклах очков, будто глаза запылали алым…

Разин подпрыгнул, вцепился в борт, подтянулся, оглядел кузов и соскользнул обратно. Сердито сплюнул в черную воду.

— Да чтоб тебя! Я ж говорил, одного в живых оставить!

Туран повернулся к развалинам, ища взглядом Белоруса. В сендере выпрямился Альбинос, глянул на старика снизу вверх:

— Илай, ты как?

Мутант опустил копье и вдруг ссутулился, поник. Он больше не походил на демона–победителя.

— Целый я.

— Что ж так бросаешься, осторожней будь.

— Тебе надо осторожней, — старик поднял голову, — Илаю не надо. Илай отдал свой кохар.

Альбинос сел за руль. Турану показалось, что эти двое поняли друг друга — странный разговор.

— Эй, Белорус, — позвал Разин, заходя в лужу, — пошли трофеи соберем.

Он обогнул самоход, добрел к сендеру и влез на подножку. С него ручьями текло, и садиться он не стал.

— Музыкант, что это старик толкует, насчет кохара?

— Кохар, мешочек его…

— Да это я знаю. Чего ему не надо осторожней?

— А! Он говорит, что ему жизнь теперь не дорога, он отдал свой кохар и не вернется в пустыню. Теперь хочет умереть достойно. Только не спрашивай, с чего он такое надумал. Я не знаю.