Помню, в раннем детстве я случайно разбил древний бабушкин ртутный градусник, который обнаружил, когда без спроса рылся в ее вещах, в ящике стола. И тут же принялся тыкать пальцем в эти самые ртутные шарики, получая несказанное удовольствие от того, какие они красивые, переливчатые и подвижные. Чуть ли не живые. Бог его знает, чем бы эта забава закончилась, но вбежала бабушка, громко запричитала по-японски, немедленно меня оттащила в ванную, вымыла мне руки с мылом и объяснила, уже по-русски, что ртуть очень ядовита и опасна, хоть и красива, и трогать ее голыми руками нельзя ни в коем случае. «Ты не брал ее в рот, нет?» – «Нет, бабушка, не брал». – «Точно, не врешь? Очень тебя прошу, скажи мне правду». – «Нет, бабушка, правда, не брал. Что я, маленький?» Мне было лет шесть, наверное, и я считал себя вполне взрослым. Бабушка очень за меня испугалась, это было видно. А я бабушку любил, и с тех пор на всю жизнь запомнил, что ртуть хоть и красива, но опасна.

Вот и эти объекты, как шарики ртути из моего детства, производили такое же впечатление – красоты и опасности. И только я подумал о том, что чертовски похожи они не только на приплюснутые шарики ртути, но по своему поведению еще и на звено файтеров, выпущенных кораблем-маткой, как снова зазвучал голос Бори. На этот раз не на шутку встревоженный:

– Ну и какого члена ты ждешь? Врубай тревогу!

– Почему?

Да, наблюдатель явно тормоз, не повезло ребятам.

– По кочану! Я связался с диспетчером, связь с «Бекасом-два» потеряна! Это вторжение, мать его!

– Ты с ума сошел, какое вторжение?

Следует короткий яркий и образный монолог Бори по поводу умственных качеств и противоестественных половых связей дежурного-наблюдателя, после чего последний все-таки врубает сигнал тревоги.

Я невольно ежусь. Звук тревоги действует на меня всегда однозначно, откуда бы и как бы он ни раздавался – хочется немедленно занять место по боевому расписанию и приготовиться к самому худшему. Но я уже на месте, поэтому сижу и смотрю дальше.

На экране «капли ртути» все ближе и ближе. Теперь видно, что это и впрямь летательные аппараты неизвестного происхождения. Они идут на снижение. Масштаб по-прежнему неясен, но мне кажется, что до поверхности не больше двухсот-трехсот метров.

И тут случается непредвиденное.

Из-под толщи льда, сковывающего поверхность Тритона, с бешеным неудержимым напором наружу вырывается мощный гейзер. Из курса общей планетологии я помню, что для Тритона (и не только его) это довольно обычное явление. Но чтобы вот так совпало… Яростная неуправляемая струя газа, вперемешку с обломками льда и камней, взметается ввысь и со всей дури шарахает точно в днище одной из «капель», которая как раз зависла над поверхностью, вероятно, выбирая удобное место для посадки.

Ага, хорошо выбрала.

– … твою мать! – с чувством восклицает наблюдатель-дежурный, имя которого я так и не узнал. И это последнее, что он восклицает в этой записи.

Попавший под стихийный природный катаклизм чужак (а это точно чужак, ничего подобного у нас, людей, нет), кувыркаясь, отлетает куда-то в сторону, а остальные четверо, мгновенно сориентировавшись, открывают лазерный огонь по всему, что им кажется опасным. То есть это очень напоминает лазерный огонь.

И первое, что чужакам кажется опасным – одна из башенок наружного наблюдения базы «Воскресенье», вынесенная на поверхность. Как раз та, на которой установлена камера. Треск, помехи, и мой экран снова девственно чист. Запись кончилась.

Борт малого планетолета «Бекас-2» – неизвестный объект

Врач первой категории Мария Александрова, пилот Михаил Ничипоренко

Сознание возвращалось плавными рывками. Только-только вроде бы появилось и сразу выключилось. Снова возникло. Вместе с тошнотой и головной болью. И опять уплыло в обволакивающую уютную темноту. Появилось.

«Родное, – сказала Маша своему сознанию, – хватит. Давай уже останемся вместе. К тому же, видишь, и тошнота почти прошла, и голова болит не так сильно. Вполне можно потерпеть. Как считаешь?»

Сознание не ответило, но, судя по тому, что вновь не угасло, согласилось с Машиными аргументами.

Вот и хорошо. Теперь можно открыть глаза. Осторожненько.

Она так и сделала. Глаза открылись.

Ага, кабина «Бекаса». Выглядит несколько странновато и даже тревожно, но это в порядке вещей – освещение аварийное. Слабенькое такое, желтоватое.

Отчего-то вспомнилось, как однажды в юности, после выпивки и бурного секса, они с другом-однокурсником уснули прямо в уютной костюмерной маленького студенческого театра, где, собственно, их и застала страсть. Застала, когда было еще светло, а проснулась Маша уже в ночной темноте. Только из высокого и узкого французского – от самого пола до потолка – окна проникал в костюмерную слабый и далекий свет других городских окон и уличных фонарей. Тогда все вокруг точно так же казалось тревожным и таинственным. За одним существенным исключением: теперь еще и страшно.

Она сделала несколько коротких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться (помогло), и пошевелилась в кресле, проверяя, как чувствует себя организм в целом. Вроде все нормально. Голова еще слегка побаливает после перегрузки, но это, надо понимать, пройдет. Хорошо. А что у нас с пилотом Мишей?

Малый исследовательский планетолет «Бекас-2» потому и называется малым, что в нем всего два места. Одно пилотское, а второе предназначено для исследователя и расположено традиционно справа. Это потому, что «Бекас-2» спроектирован и сделан в России. Ну, большей частью. А был бы вместо него тот же английский «Хантер», пришлось бы сидеть слева от пилота. В космосе, понятно, движение не делится на право– и левостороннее, но традиции для англичан – это святое. Так привыкли за века, так и делают. Говорят, «Хантеры» лучше управляются и просторнее. Зато «Бекасы» дешевле и надежнее в эксплуатации… Боже мой, о чем я думаю вместо того, чтобы просто взять и посмотреть влево?