Утро 17 сентября. Вновь появляется «Бугас» и приказывает «Туркмену» следовать за ним. В десяти километрах от города «Туркмен» пришвартовывается к пристани Уфра.

Вся пристань оцеплена войсками. Между цепями прогуливаются три английских офицера: двое — с «Туркмена», третий — полковник Баттин. Они похлопывают стеками по желтым крагам и равнодушно, ни во что не вмешиваясь, наблюдают.

Но на берегу — английский бронепоезд, пушки которого зловеще глядят на нас своими жерлами. За холмом, как мы после узнали, наготове солдаты расквартированного в Красноводске батальона английского Хэмпширского полка с артиллерией, а также туркменская рота. На самой пристани орудует боевая дружина местной организации эсеров.

Отдается приказ — всем пассажирам выйти на пристань. У трапов каждый подвергается обыску.

Наши товарищи решают смешаться с беженцами.

На противоположной стороне пристани стоит пароход «Вятка». У его трапа группа людей начальнического вида. Позже выяснилось, что это были представители ашхабадского англо-эсеровского правительства и местные власти — Кондаков, пристав Алания и другие.

Появляется знакомая фигура в высокой черной папахе, с лихо накрученными усами. Это дашнак Лалаев — георгиевский кавалер с нашего парохода. В сопровождении нескольких эсеров-дружинников он вклинивается в толпу, рыская глазами по сторонам.

Вот Лалаев, как собака-ищейка, учуял добычу. В двух десятках шагов он увидел Степана Шаумяна и устремился к нему со злорадной усмешкой.

Началась настоящая охота…

Забрали и ведут нашего товарища Ивана Малыгина. Я не спускаю с него глаз. Но тут кто-то сзади грубо хватает меня за руку. Оборачиваюсь и вижу сначала дуло направленного на меня кольта, а потом отвратительное, злобное лицо.

— Эй ты! Идем, сволочь, нечего прятаться!..

Минут сорок он таскал меня по пристани, по трюмам и каютам «Туркмена», методически постукивая по голове дулом пистолета и приговаривая:

— Ну, ну, показывай, где твой старший брат! Вот этот? Нет? А во что он одет? Врешь, как это ты не знаешь?!

Раз пять я проходил мимо брата Сурена, чуть не задевал его плечом. Сурен слышал задаваемые мне вопросы и, скрываясь в толпе, издали, одними глазами, подбадривающе улыбался…

Бандит, наконец, устал. Еще раз с досадой он стукнул меня по голове и, махнув рукой, повел на «Вятку».

Большинство наших товарищей уже были здесь. Еще через час «охота» закончилась.

Беженцев загнали обратно на «Туркмен», а «Вятка» со всеми арестованными направилась в Красноводск.

Восемнадцатого сентября написали коллективный протест, требуя прекратить произвол и издевательства, — на всю жизнь запоминает Левон. — Со вчерашнего утра нам не выдавали никакой пищи и вообще поставили нас в условия худшие, чем в прежних, царских тюрьмах. Помещения тесны, отсутствуют постельные принадлежности, умывальники. Держат нас взаперти, на прогулки во двор не пускают…

19-го утром на протесте было начертано: «Объявить заключенным, что тюрьма не для комфорта. Второе, можно просить, но не требовать. Вообще укажите заключенным побольше думать и поменьше писать».

В камеру явился начальник административной службы Яковлев. Бывший нотариус, худой, длинный, с зализанным пробором, в старом мундире с золотыми пуговицами. Он говорил тихим голосом:

— Я тридцать лет верой и правдой прослужил государю и отечеству. Я сам много пострадал от большевиков, но я не роптал…

Все попытки связаться с внешним миром оставались безуспешными, а издевательства все продолжались.

Явился глава красноводского «правительства» эсер Кун. Это тип, которого даже английский генерал Маллесон называл «властным и безжалостным человеком».

Войдя в камеру, он оглядел комиссаров. Кто лежал на голых нарах, кто на полу. Кун выкрикнул:

— Кто тут у вас главковерх?

— Нет у нас главковерхов, — раздалось в ответ.

— Ну тогда кто Шаумян?

— Я Шаумян, — спокойно сказал Степан.

— Встать! Разве вы не знаете, с кем говорите? Я — Кун!

— А я могу и лежа разговаривать, — не меняя позы, ответил Шаумян.

Разъяренный Кун бросился вон из камеры.

…Функции палачей были возложены на ближайшего помощника командующего английскими войсками в Закаспии капитана Реджинальда Тиг-Джонса и главу закаспийского правительства эсера Фунтикова.

Экстренный поезд в составе одного классного и одного арестантского вагона со специально подобранной бригадой вечером девятнадцатого сентября доставил их из Ашхабада в Красноводск. Тиг-Джонс и Фунтиков разработали план расстрела.

Все эти подробности были выяснены много позже.

…В ночь на 20 сентября 1918 года было тихо в камерах. Еще с вечера предупредили, что ночью все будут отправлены. Куда? В Ашхабад, в областную тюрьму, потому что в Красноводске тесно.

Кто-то из бакинцев увидел во дворе груду лопат.