— Замри, — тихонько, одними губами прошипел я, хотя это, собственно, и не требовалось — Надя окаменела, задохнувшись немым криком ужаса.

Существо втиснуло в щель голову с черными пуговками глаз и часть длинной шеи, оставив лапы снаружи, и тупо замерло, защемленное дверью. Ту часть, что мы могли видеть, покрывала редкая зеленовато-белесая щетина.

Я пошарил под прилавком, нащупал широкий нож, которым делят на половинки буханки.

Голова неловко дернулась влево-вправо, пытаясь выбраться из дверного зажима. Появилась лапа — тонкая, голая, с тремя коготками. Скребнула порог и вновь пропала. Существо обреченно застыло, и лишь усы беспрестанно двигались, ощупывая пространство вокруг. Потом оно дало задний ход, и дверь захлопнулась.

Я наконец-то выдохнул и плюхнулся на стул.

— Вот, это как раз одна из гипотез, — деревянными губами вымолвил я. — Нас перенесли на другую планету.

Я забаррикадировал дверь стеллажом, а потом мы еще и в подсобку передислоцировались: там на двери имелся внутренний запор.

— Понимаешь, это действительно невероятно, но многое объясняет. И то, что остались только мы, и отсутствие электричества, и то, что быстро стемнело…

— И Луны нет, — вторила Надежда, зябко передергивая плечами (ночь и в самом деле обещала быть не по-летнему холодной).

— Это тоже, — согласился я.

Хотелось говорить аргументированно и уверенно, хотя какие тут могут быть аргументы! Сплошные «в некотором царстве»…

— Фантасты о подобном уже писали и не раз: всемогущие пришельцы берут нескольких землян и переносят на другую планету. Это, понимаешь, эксперимент такой: наблюдать за нашей реакцией, поступками… Кинемся мы набивать карманы деньгами, или передеремся меж собой, или… влюбимся.

— Счас! — фыркнула Надежда. — А зачем им это?

— Ну, в основном, чтобы узнать, готовы ли мы, как представители земной цивилизации, вступить в контакт или же недостойны.

— А я с такими скотами ни за что бы не стала контактировать! — громко высказала свою точку зрения Надежда, демонстративно глядя в потолок. — Эй, слышали?

— Чем они провинились?

— А мы — чем? Что за эксперименты такие? Нам не до Хворовска надо добраться, а до этих зеленых, слышишь, Толик!

Гипотеза с инопланетянами понравилась нам обоим. Она не только объясняла события, не только некоторым образом успокаивала, но и указывала цель для грядущих поисков. Это было как театральный греческий «бог из машины» — нечто, что решало все проблемы махом и без излишних сложностей.

У меня даже поднялось настроение, да и Надежда, хоть и была зла на инопланетян, тоже несколько повеселела. Хоть они и не слишком хорошо обошлись с нами, эти зеленые, но всё равно гораздо спокойнее жить, осознавая, что находишься под опекой сверхцивилизации…

Надежда заснула первой, свернувшись калачиком под ватником и уткнувшись носом в кулачки. Я бодрился, изображая собой недремлющего стража, но потрясения дня всё равно сказались, и в конце концов я провалился в сон, как в колодец.

Я вздохнул и поморщился. Не от внезапно расползшейся по груди тупой боли, а от спертого воздуха. Пахло гадко, очень гадко и… почему-то привычно. Зато меня покрывала белая, чистая до ощущения прохлады, простыня. «Значит, всё было лишь сном?» Эта мысль, непонятно к чему относящаяся, мелькнула в кратком отблеске радости и канула. Что-то предшествовало ей, но что — я не успел вспомнить. Потому что увидел руки, распластанные по простыне. Высохшие и длинные, распухшие в суставах, с коричневыми пигментными пятнами. Лапы. Страшные. Чужие. Мои.

Мои. И едва я осознал это, как реальность ворвалась в меня и я понял, почему простыня и почему заперты окна, отчего тусклый свет, запах лекарств и старого тела. Понял, и истерический страх… нет, не затопил сознание, а только немощно и привычно всколыхнулся.

Я умирал. Я знал это, я знал, что очнулся в самый последний миг, вся жизнь до которого уже стала ничем, и ничего уже не было впереди. И оставался лишь этот миг, слабый всхлип и гаснущий серый мир в стекленеющих глазах… Я знал, точно знал, что это вот-вот случится, и это знали окружившие кровать смутно знакомые люди с мятыми уставшими лицами, с тоскливой безнадежностью во взглядах… Неужели дети и внуки?

«А город? А Надежда?»

Это опять была какая-то сторонняя, чужая мысль, и опять что-то непонятное, забытое попыталось пробиться сквозь немощь и страх. Но я уже не мог ничего сказать, не мог двинуться, заговорить, и оставалось лишь лежать и видеть, как сливаются с подступающей темнотой лица, и уже не было мига, не было ничего — и только кто-то медленно, задумчиво обрывал один за другим лепестки-вздохи. Четыре… три… И вот уже пальцы против воли заскребли по простыне — последнему, что еще осталось со мной…