«А ведь и правда! — подумал Коровин. — Главное — это чтобы не было войны!»

Курить он все-таки отказался.

Терем во все камеры уставился на запад. Коровин сел на крылечко. В миролюбивом молчании они вместе смотрели, как неоцифрованное солнце садится за далекий аналоговый горизонт.

«Меня зовут Ватсон. Джон Ватсон, секретный агент на службе Ее Величества…»

Я вернулся взглядом к первой строке и задумался. Может быть, все-таки лучше назвать главного героя Джеймсом, заранее отметая у будущих читателей всяческие подозрения, что он и автор записок — одно и то же лицо? Всё равно изложить реальные события не позволяет данное мною слово, так почему бы и не дать волю фантазии? Джеймс — красивое имя, благородное, не то что простоватое «Джон»…

Я повертел в медных пальцах искусственной правой руки новомодную самопишущую ручку — осторожно, чтобы не пролить чернила, заполнявшие стерженек на две трети, — и усмехнулся. Похоже, я заразился от нашей юной и взбалмошной мисс Хадсон страстью к перемене имен — примеряю на себя имя персонажа еще не написанной мною же истории. Вот уж действительно: «Старость не спасает от глупости»! Даже немцам иногда удается рассуждать на удивление здраво.

Необходимо сказать, что ваш покорный слуга вовсе не собирался писать биографические очерки о собственной персоне, находя персону сию достаточно скромной и малоинтересной и вполне удовлетворяясь ролью верного Босуэлла при удивительнейшем человеке нашего времени — мистере Шерлоке Холмсе (а с недавнего времени еще и сэре Шерлоке Холмсе). Титул был пожалован моему великому другу почти одновременно с последним достижением инженерной мысли — летательной яхтой, в уютной гостевой каюте которой ваш покорный слуга и пишет эти строки в своем дневнике вместо того, чтобы живописать приключения великолепного и неустрашимого Джеймса Ватсона, секретного агента на службе Ее Величества.

Новое время требует новых героев.

Как-то раз, находясь в сильном раздражении, мой знаменитый друг назвал двадцатый век эпохой Мориарти — временем неподсудных злодейств и героев с нечистыми руками. «Страшное время! — сказал он тогда. — Оно калечит и уничтожает всё, до чего способно дотянуться… Впрочем, вам-то это известно». Полагаю, он действительно был сильно раздражен в тот момент, иначе ни за что не позволил бы себе подобного тона.

Мой проницательный друг был абсолютно прав, как всегда: последняя война нанесла мне куда большую внутреннюю травму, чем я был готов признать — даже перед самим собой. Я запретил себе говорить и даже думать о тех жутких годах, похоронил на самом дне памяти, но тем самым лишь сохранил в себе все ужасы, лишавшие меня сна и превращавшие ночные часы в непрекращающийся кошмар. Алкоголь и всё возрастающие дозы лауданума были мерой временной и ненадежной; как врач, я не мог этого не понимать, но другого способа борьбы с внутренними демонами я тогда не знал и надеялся только, что демоны эти, терзая меня, причиняют окружающим не слишком много хлопот.

Но однажды — да будет благословенен тот день! — мне попалась на глаза статья моего коллеги с каким-то совершенно непроизносимым то ли славянским, то ли немецким именем. В статье рассказывалось об успешном возвращении душевного спокойствии пациентам, которые страдали от невидимой глазу травмы и перенесенного ужаса. А таких страдальцев оказалось немало после Великого Нашествия с Марса и Смутных лет, вылившихся в пожар всеобщей войны — первой войны на памяти человечества, поистине охватившей весь мир. Безопасных мест больше не было — эра Мориарти уничтожила само понятие «мирное население». Многие мои соплеменники стали свидетелями гибели друзей и близких, утратили здоровье не на поле битвы, а в мирных, казалось бы, городах глубокого тыла. Мир сошел с ума, в этом безумии люди теряли себя и долгое время потом не могли исцелиться.

Мой коллега применял довольно рискованный способ излечения — он заставлял несчастных снова и снова рассказывать о пережитом ими кошмаре, требуя вспоминать каждую подробность, каждую самую мелкую деталь перенесенного ужаса и обязательно ее проговаривать вслух.

Эта, казалось бы, варварская и лишенная малейшего сострадания к несчастным метода дала удивительные результаты — все пациенты отмечали существенное улучшение, а некоторые сумели навсегда избавиться от мучивших их кошмаров!

Статья потрясла меня. Словно рука Провидения подкинула спасительную соломинку именно тогда, когда я уже почти сдался и готов был утонуть в море отчаяния. Впрочем… было бы не совсем искренним с моей стороны не уточнить, что я почти уверен в имени этого Провидения, оставляющего после себя запах крепкого табака.

Как бы там ни было, с моей стороны было бы черной неблагодарностью не воспользоваться советом. Но, будучи по природе более склонен к жанру скорее эпистолярному, чем разговорному, ваш покорный слуга вознамерился усовершенствовать методу немецкого коллеги. Бессонные часы не были потрачены зря: мне удалось всё как следует обдумать и изобрести способ, позволяющий избавиться от внутренних демонов, не нарушив при этом данное мною слово о неразглашении определенных подробностей.

Я собирался соблюдать честность и доскональность лишь в описании виденных и испытанных мною ужасов, все же остальные события и факты исказить и преувеличить настолько, чтобы у проницательного читателя не оставалось ни малейших сомнений в их вымышленности.

Незадолго до рассвета, поняв, что заснуть мне так и не удастся, я решил успокоить разгулявшиеся нервы при помощи трубочки хорошего табака. Конечно, куда привычнее было бы накапать в стакан с содовой некоторое количество капель не раз уже спасавшего меня лауданума, но в ту ночь я твердо решил начать новую жизнь, в которой подобным снадобьям более не будет места. Да и надо признаться, что после специальной алхимической подготовки, коей я был подвергнут в особых войсках Ее Величества (и о подробностях коей я по понятным причинам умолчу), обычные медицинские препараты действовали на меня довольно слабо.

Пристроив на место снятый на ночь механистический протез и пощелкав для пробы медно-суставчатыми пальцами, я счел его работу вполне удовлетворительной и, накинув халат, отправился в гостиную. Где обнаружил, что не одному мне не спится в эту ночь — Холмс скрючился в своем любимом кресле, подтянув худые колени к ястребиному носу и выставив перед собой черную глиняную трубку, похожую на клюв какой-то странной птицы. Трубка его не горела, глаза были закрыты, и я уже подумал было, что он спит, и собирался тихонько вернуться к себе, когда мой друг шевельнулся и спросил негромко: