Архипов ушел, хвала небесам. После того как за ним закрылась дверь, я вышла на лестничную площадку и проследила, чтобы он действительно ушел со двора. Я видела, каким потерянным он покинул подъезд, как несколько минут стоял, прислонившись к фонарному столбу, как долго тер ладонями виски. Слезы наполняли мои глаза, но они тут же высыхали при мысли о Свинтусе. Я проводила Архипова взглядом, повернулась и направилась в квартиру. Мне нужно было не так много времени – собрать драгоценности, деньги и взять с собой паспорта – гражданский и заграничный. О том, чтобы остаться, не могло быть и речи. Нужно было бежать, и бежать срочно. Однако я не успела. В подъезде, прямо на последних ступеньках лестницы я встретила свою судьбу снова. Свинтус, разъяренный и пьяный, увидел меня и схватил за волосы раньше, чем я успела дернуться и убежать.

– Значит, я тебе надоел? Значит, ты любишь другого? – прорычал Свинтус, швырнув меня на диван.

– Никого я не люблю. С чего ты взял? – прошептала я, судорожно прикидывая, что мне ему соврать. Но иногда и хорошая ложь не может помочь, и ты оказываешься в безвыходном положении. Это когда ты сидишь на диване, с синяками, в разорванной одежде, а в грудь тебе нацелен табельный пистолет. Безвыходное положение тоже имеет выход, только зачастую тебя к нему уже несут.

– Что, думала, я тебя так легко отпущу?

– Нет, не думала, – пробормотала я, утирая кровь с губы и думая: разбудили кого-нибудь из соседей мои истеричные крики? Кричать я старалась по полной. Но в такое предрассветное время разве кого добудишься, да еще в доме повышенной комфортности, где стены возводили не за страх, а за совесть.

– Это правильно. Не отпущу. Убью, – пообещал Свинтус. – А потом и сам застрелюсь!

– Значит, ты все продумал? – переспросила я, стараясь тянуть время. – А последнюю сигаретку приговоренному?

– Ты же не куришь, – покачал головой Свинтус. – Разве что… последняя любовь. Хочешь, а? Красавица ты моя! Отдашься мне в последний разок?

И столько в его словах было яду, что он буквально проливался на пол, пачкая все, точно смола. Я посмотрела на Свинтуса и вдруг поняла – все, хватит. Не могу больше. Не хочу я ни у кого больше вымаливать никакой пощады. Моя судьба – она тоже жестокая тварь. Никаких поблажек, никакой жалости и никакого второго шанса, что бы я там ни думала.

– Да пошел ты! Никогда ты меня больше не получишь. Все!

– Что?! – прорычал Свинтус.

Я вскочила и рванула к двери, что было, конечно, глупо и бессмысленно, так как он стоял как раз между дверью и мной. Мне удалось до нее добраться, даже дернуть за ручку, но… дальше он схватил меня и швырнул обратно, на наш дорогой бежевый диван. Я дико вскрикнула, а Свинтус нажал на курок.

На меня опустилась благословенная тьма – больше никому ничего не была должна.

О том, что я осталась жива, я поняла по самому сильному признаку из тех, что только существуют на свете – мне было больно. Я с трудом могла пошевелиться, что-то жгучее и острое пронзало мое правое плечо. Я чувствовала страшную слабость, из-за которой не могла даже открыть глаз и от которой у меня кружилась голова, даже если я делала просто глубокий вдох. Мысли путались, и я то и дело проваливалась в какое-то мутное вязкое забытье, из которого иногда выныривала, словно из темных речных вод. Я понимала, что я не дома. Где именно, я разобралась чуть позже. Мир вокруг меня трясся и мигал, вызывая неприятное чувство тошноты. Какие-то металлические предметы громыхали и терлись друг о друга, иногда меня словно подбрасывало и опускало вниз, и раздавался громкий звук, в котором через какое-то время я с трудом узнала звук сирены. Я в машине. Точнее, я в машине «Скорой помощи», которая сверкает и переливается, словно новогодняя елка, включив на полную мощь все свои мигалки.

– Эй, привет! – раздался чей-то голос откуда-то сверху.

Я не видела лица говорившего, а о том, чтобы приподняться и повернуть голову, не было и речи. Собственно, и сам говоривший тут же добавил:

– Не шевелитесь.

– Не буду, – прошептала я одними губами. Голос раздался снова, и на этот раз лицо возникло прямо перед моим глазами. В первые секунды я вдруг подумала, что это Архипов, так меня вдруг запутала голубая форма врача из «Скорой». Но я сосредоточилась на реальности. Круглое добродушное мужское лицо, румянец по щекам, взгляд внимательный и обеспокоенный.

– Вы можете сказать, сколько пальцев? – Он показал рогульку из толстеньких сосисок-пальчиков.

– Два, – прошептала я.

– Вот и молодец, – обрадовался доктор. – Вам очень повезло. Пуля прошла навылет, вы потеряли много крови, но все будет в порядке. Мы уже почти приехали. Так что – вы просто в рубашке родились.

– Да-да, – прошептала я и закрыла глаза.

Мне очень повезло. Этот заботливый доктор даже не понимает, до какой степени! Все кончено. Можно тихо отлежаться, а потом продумать путь к отступлению. Позвонить Марине и аккуратно вывезти из Москвы Дашку. Аккуратно исчезнуть самой, чтобы никогда больше не появляться ни в Москве, ни в ее окрестностях. Нанять адвоката и тихо слить квартиру с большой скидкой. Купить квартиру для Дашки и открыть на ее имя счет, на всякий случай. Но это все – потом. Главное, я жива. Нет, главное, Архипов жив. Главное, что мои глупые, никому не нужные чувства не стали причиной катастрофы. А остальное – мелочи жизни. К тому, что случится со мной, я была более-менее равнодушна. Все было правильно, и я была крайне далека от «безвинно пострадавшего» человека. Я была скорее такой же, как Свинтус, и жила в мире людей, помешанных на полнейших глупостях и мечтающих только об одном – чтобы все это сошло им с рук.

– Вы хорошо переносите наркоз? – спросил врач в операционной, склоняясь надо мной с маской в руках.

– О да! Вы даже не представляете, как я его люблю! – пробормотала я, но доктор меня, кажется, ни черта не понял.

Когда я пришла в себя после операции, я оказалась в палате с какой-то чертовой уймой других больных. Я огляделась и попробовала просчитать, насколько мне есть смысл опасаться визита Свинтуса, что, если он настроен закончить начатое? И нет ли мне резона прямо сейчас попытаться смешаться с толпой? Но в таком случае наверняка возникли бы проблемы, для того, чтобы смешаться с толпой, мне потребовался бы десяток окровавленных зомби, шагающих на нетвердых ногах, с висящей, как тряпка, безвольной рукой.