Увидев негра, добрая женщина выронила поднос, и содержимое чашек залило лежавшее на полу платье Лаперсона (в пылу спора художник-натуралист забыл одеться).

Негр, чья черная физиономия резко выделялась на фоне желтой материи, вытаращил и без того большие глаза, сверкнул белками и широко улыбнулся, показав два ряда ослепительно белых зубов.

— Ах, батюшки! — повторила хозяйка с величайшим изумлением. — Объясните мне, кто это? Стоит взглянуть на эту образину, как все валится из рук. Трубочист это или угольщик?

— Ни тот, ни другой, дорогая госпожа Мерсье, — ответил Лаперсон серьезнейшим тоном, от которого можно было помереть со смеху. — Это — абориген Огненной Земли, чем и объясняется цвет его кожи. Но не бойтесь, это не дикарь. Зовут его Мозамбик, и он к вашим услугам.

— Мозамбик? Вот так имечко! Все равно, если он хочет прочистить себе желудок по случаю прихода весны…

— В своем ли вы уме? Этот господин — доктор Микомиконского университета и главный врач королевы Микомиконы. По части слабительных он такой же дока, как и вы, и знает лекарства, от которых все содержимое кишок вылетает наружу, словно фейерверк. Мало того, ему известны средства решительно против всех болезней. Даже французские короли не лечили золотуху с таким успехом [114] ! Это — знаменитейший врач Паштетных островов.

— Если ваш черномазый доктор знает, какое лекарство принимают, когда чешется язык, то попросите у него рецепт, — сказала, смеясь, хозяйка молочной. — Он, видно, славный парень, ваш Мозамбик… Ну, милые, раз вы сегодня не расположены прочищать желудки, то спускайтесь вниз пить кофе с булочками.

— С булочками? — воскликнул Мозамбик ломаным языком креола, хоть говорил по-французски, словно родился в Париже. — С булочками? Моя хочет кофей с булочками!

— Ладно, хватит дурачиться! Вставать, одеваться и за работу! Ведь наша знаменитая картина всех нас должна сделать богачами. Но сначала идите завтракать.

— Увы, — возразил Лаперсон, — мою одежду постигла участь, какую вы готовили нашим желудкам: вы оросили ее альпийским чаем [115] . Если вы хотите, чтобы мы спустились вниз, мне придется щеголять в тоге, в римской тоге, понимаете? А ведь нынче — не последний день карнавала, госпожа Мерсье.

— Ладно, я принесу вам кофе сюда, — ответила добродушная толстуха. — Ну, гоп! Остальные пусть одеваются, и за работу!

— Но сегодня воскресенье, — заметил четвертый молодой человек, еще не покинувший гамака.

— Что же из этого, мой друг? Для тех, кто трудится, воскресенье, к несчастью, такой же день, как и любой другой; по воскресеньям даром не кормят, даром ночлега не дают, — ответила, вздыхая, хозяйка. — А коль за неделю много денег не сэкономишь, приходится работать и тогда, когда предпочел бы отдохнуть и повеселиться.

— Будьте спокойны, мамаша Мерсье, сегодня мы займемся картиной всерьез, и она обязательно подвинется вперед, — сказал Жеан. — Ко мне придет чудесная натурщица.

— Это хорошо, но ведь картину вы кончите не скоро и продадите ее не сразу. Уж лучше пишите те пейзажики, что сбываете по двадцати франков за дюжину. Это дело куда вернее.

— Вы сомневаетесь во мне, мамаша Мерсье, не доверяете моему таланту! Мало того, вам доставляет удовольствие бередить мои раны… Пейзажики по двадцати франков за дюжину! Модные картиночки! По-вашему, я ни на что другое не гожусь?

— Кто об этом говорит? Я сказала так только потому, что приближается срок платежа.

— Какого платежа?

— За квартиру, детки. Время бежит незаметно, но все-таки бежит не останавливаясь и увлекает нас за собой; скоро восьмое число, и, хочешь не хочешь, придется раскошелиться.

— Домовладельцы — гнусная порода, — заявил Лаперсон, — но, к счастью, долговязый парень с желтым лицом и рыжими космами, что лежит там, в гамаке, нашел способ, как избавиться от всех домовладельцев, хозяев и вообще эксплуататоров.

— Отлично придумано! — заметила г-жа Мерсье. — Но для этого, вероятно, потребуется немало времени, а пока надо платить, и платить в условленный день: ведь если хоть один из представителей этой гнусной породы и попадет в рай, то отнюдь не благодаря своему терпению. Лучше иметь дело с дьяволом, чем с домовладельцем; я ведь тоже плачу ему. Понимаете, что он не дает отсрочки, хоть и ни в чем не нуждается.

— Мы это знаем. Вот почему и нужно их экспроприировать, — сказал рыжеволосый молодой человек.

— Обязательно! — воскликнули оба художника.

— Это было бы неплохо, — согласилась г-жа Мерсье, — но пока что надо платить, а вы мне порядком-таки задолжали, детки.

Лица Трусбана и Лаперсона приняли меланхолические выражение. Заметив это, добрая хозяйка добавила:

— Я знаю, вы честные ребята, и если задержались с уплатой, то не нарочно, а просто потому, что не смогли. Но должна вас предупредить, как мать, что нужно работать, иначе вы не погасите своей задолженности, а из-за вас и я не смогу уплатить домовладельцу, и мне влетит не меньше вашего, друзья мои.