Я очнулся в комнате, слабо освещенной керосиновой лампой. Я лежал на кровати. Проститутка, склонившись ко мне с чашкой в руках, кормила меня с ложечки бульоном. Тут же суетилась противная старуха, по-видимому, хозяйка этой комнаты. Приятный запах жареного мяса щекотал ноздри.

— Слава Богу, он пришел в себя! — воскликнула женщина. — Тетушка Гришон, несите бифштекс! У него просто-напросто в желудке пусто!

Тетушка Гришон, сделав то, что ей велели, проворчала:

— Ну и гость, нечего сказать! Вечно она кого-нибудь выкопает, эта непутевая Олимпия! Теперь она начнет подбирать бродяг в канавах и превратит мой дом в ночлежку для голодающих, пока окончательно меня не разорит.

— Ладно, ладно, — ответила женщина. — Оставьте меня в покое. Это мое дело!

Олимпия — так звали эту несчастную — подала есть. Мне было стыдно, и я хотел отказаться. Но мясо было таким вкусным, хлеб — таким белым, а я так проголодался! К тому же она сама разрезала мясо на кусочки и до того заботливо меня угощала, что я без дальнейших уговоров принялся за еду. О, как жадно я ел!

Сначала Олимпия очень обрадовалась, видя, как пустеет тарелка, потом испугалась и стала меня удерживать.

— Берегитесь, — предупреждала она, — вы заболеете! Остальное съедите после. Это все для вас.

Потом она стала фамильярной, начала говорить мне «ты» и воскликнула, обнажив в улыбке красивые белые зубы:

— Хватит, хватит, мой милый! Ты способен сожрать ослиный зад, даже не запив глотком воды!

Эта шутка поразила меня. Именно так говаривала моя бедная бабушка, нарезая мне огромные ломти черного хлеба и упрекая за чрезмерный аппетит. Подобная забота со стороны двух столь различных женщин, и вдобавок одна и та же грубая шутка — поистине странное совпадение!

Я взглянул на Олимпию. Передо мной стояла красивая брюнетка, высокая, гибкая. Взгляд ее темных глаз был мягок и ласков, в улыбке сквозила грустная насмешка; это трудно описать. В ее смехе слышались рыдания.

Я пытался вспомнить, где я уже слыхал такой смех; я, безусловно, слышал его. Он пробудил в моей душе какие-то смутные воспоминания. Лицо проститутки мне показалось тоже знакомым. Когда я смотрел на нее, сердце мое наполнялось жалостью. Наконец я понял: это падшее создание напоминало мою мать…

Я с любопытством огляделся вокруг. В комнате царил беспорядок, это произвело на меня неприятное впечатление. Видимо, в детстве Олимпия не испытала на себе влияния матери и никто не привил ей необходимых жизненных навыков. Очевидно, поэтому она и выросла такой.

Вполне оправившись, я хотел подняться и уйти. В комнате стояла всего одна кровать, и мне неловко было оставаться здесь долго. Но Олимпия уговаривала меня отдохнуть еще. Ей, дескать, доставляет удовольствие сидеть у постели хорошего человека и сознавать, что она приносит ему пользу. Она, мол, сразу увидела, что я человек честный. Ей хочется быть просто моей сиделкой; она просила не огорчать ее и не говорить, что я скоро уйду. Она готова, не смыкая глаз, всю ночь просидеть у моего изголовья.

Олимпия по-матерински ласково обращалась со мной, хотела убаюкивать меня песней, как ребенка. У нее был приятный и нежный голос. Я убедился в этом, когда она запела:

Она хотела начать второй куплет.

— Кто вас научил этой мелодии? — спросил я, глубоко растроганный наивной поэзией старой песенки, знакомой мне с детства.

Олимпия не ответила. Я повторил вопрос.

— Моя бабушка, — сказала она наконец и тяжело вздохнула. — О, бедная! Если бы она меня увидела!.. — воскликнула Олимпия, как бы про себя, и разрыдалась.

И тогда мне пришло в голову, что эта проститутка — моя сестра. Я уже не мог отделаться от навязчивой мысли и пожалел, почему не умер там, в подворотне. Отчего, боже мой, отчего эта ночь не стала вечной ночью?

Женщина все еще плакала.

— Вы из деревни X.? — спросил я и задрожал, боясь, что она скажет «да».

— Нет, нет! — резко ответила Олимпия. — Я из квартала Муфтар, слышите? В этих местах я никого не знаю. Я — из деревни X.? Смеетесь вы, что ли? Ха-ха! Он думает, что я из Оверни!

Олимпия умолкла. Меня охватило неизъяснимое волнение, я не решался вымолвить ни слова. Она отрицала, что родом из Оверни, и в то же время знала, что деревушка X. находится именно там. Как это объяснить? Чем больше я смотрел на проститутку, тем больше в ее чертах, во всем ее облике узнавал что-то близкое, полустертое временем. Под моим взглядом Олимпия опустила глаза, притворяясь равнодушной; но она побледнела и дрожала так, что у нее не попадал зуб на зуб. Ее испуг объяснил все. Она узнала меня. Это была моя сестра!