Шрифт:
– Дрянь дело!
– Ну?!
– Он умер.
– Как умер?!
– Герман, посмотри, что с водителем, дышит? Стукнул я его крепко, но не настолько, чтобы он окочурился. Пора бы уже и очнуться.
Штирлиц открыл дверцу, коснулся пальцем шеи не подающего признаков жизни водителя. Нагнулся к нему, приподнял веко, приложил ухо к груди:
– Черт! Точно не дышит! И сердце не бьется!
– А второй?
Пассажира на переднем сиденье осмотрел Писатель, тихо выругался сквозь зубы:
– И этот дохлый!
Все трое посмотрели на Разина.
– Что будем делать?
– Я не мог убить его ударом о дверцу! Оглушить – мог, но не убить.
– Я тоже не новичок в рукопашке, – оскалился Кузьмич. – Бил сильно, но аккуратно. Тут что-то другое.
– Что?
– Мистика какая-то! Чтобы все трое внезапно умерли в один и тот же момент…
– Уходить надо, командир, однако, – сказал Шаман. – Их мы уже не спасем.
– Надо все же попытаться отвезти их в больницу…
– Эти двое, наверное, уже минут семь дохлые, да и вашего не довезем, мозг живет не больше десяти минут после остановки сердца. И Кузьмич прав: мы столкнулись с чем-то очень странным и непонятным. Надо уходить.
Максим еще раз проверил пульс пленника, раздумывал несколько секунд, махнул рукой:
– Уходим!
Они быстро, но несуетливо, чтобы не привлекать внимания редких прохожих, пересели в свою машину. Максим достал мобильник, позвонил в милицию, не представляясь, сообщил о серой «семидесятке» с тремя трупами. Потом набрал номер Гольцова. Долго вслушивался в гудки, собрался было послать Штирлица проверить, дома ли клиент, но в трубке наконец щелкнуло, раздался сиплый голос Арсения Васильевича:
– Алло, слушаю.
Максим нажал кнопку, с облегчением откинулся на сиденье.
– Живой? – осведомился не спускающий с него глаз Писатель.
– Я его разбудил.
– Какие будут приказания?
– Ничего себе прогулочка в Жуковский! – усмехнулся Штирлиц. – Клиент отказался говорить, топтуны на белой «Калине» смылись, вторые ни с того ни с сего померли в одночасье… Интересно, как мы все это объясним начальству?
Максим не ответил. Он думал о том же. А еще – о поведении отца Марины. Магом или колдуном Арсений Васильевич не был, без сомнений, и при этом что-то знал, чего-то боялся, с чем-то был связан. С чем? Или с кем?
– Поехали домой.
– Но полковник же приказал доставить клиента в Управление, – напомнил Штирлиц.
– Пусть сначала докажет, что это крайне необходимо.
– Это из-за его дочки? – прищурился Писатель, имея в виду дочь Гольцова. – Не хочешь ее расстраивать?
– Хочу быть справедливым.
– А с этим что делать? – кивнул Кузьмич на «вальтер» и тазер.
Максим подумал, засунул оружие в пакет, пакет в бардачок, включил двигатель.
Машина выехала со двора, оставляя позади дом Гольцова и загадочно умерших парней, следивших за ним.
ВСПЫШКА
Никогда раньше он не чувствовал себя таким счастливым, как сегодня. Потому что его наконец выписали из больницы и он был свободен как ветер. Не дожидаясь приезда родителей, Арсений решил сам добраться из Мурома в Родомль, домой. А началась эта история в конце февраля, в школьном спортзале, где только что установили новенький турник.
Арсений тогда усиленно занимался гимнастикой, качал по утрам мышцы, а после школы шел в спортзал продолжать спортивные занятия. Увидев новый турник, он обрадовался, так как давно мечтал научиться крутить «солнце». Но делать это следовало под руководством учителя, а во-вторых, он не учел, что перекладина турника была смазана и ее сначала надо было очистить.
Арсений раскачался, сделал один оборот, второй и… сорвался. Причем сорвался в нижней точке маха, когда ноги были прямые и шли в пол. Никто из товарищей ничего сразу не понял, все подумали, что он просто соскочил с турника. Но Арсений ударился пятками – прямыми ногами, не успев спружинить – так сильно, что мгновенно потерял сознание.
Очнулся он уже в машине «Скорой помощи».
Нет, ноги он не поломал, но раздробил мениск левой коленной чашечки.
Месяц провалялся в местной родомльской больнице, где ему делали пункции, выкачивали скапливающуюся в колене синовиальную жидкость, а потом его отвезли в муромскую районную больницу. За два месяца до выпускных школьных экзаменов. Потому что беда случилась, когда ему исполнилось семнадцать лет.
О чем он только не передумал, лежа в палате и с тоской наблюдая, как больные – кто имел здоровые руки и ноги (в больнице были и другие отделения, не только хирургическое) – играли на свежей травке в волейбол. Самая страшная мысль была – остаться на всю жизнь калекой, ходить с прямой ногой! Однако он старался не кукситься, храбрился, много читал, готовился к экзаменам и мечтал выздороветь. Плакал он только по ночам, в подушку, чтобы никто не видел, да и то редко.
Операцию по удалению отколовшихся частей мениска ему делал знаменитый на всю область хирург. Это был крупный, громогласный, уверенный в себе человек. От него исходила волна такой жизнерадостности, что заражались все больные.