Шрифт:
На лице Вайцеля и тени злобы — нет, он не подозревает, как поносит его Стахур.
«Интересно, что написано тут?» И Стахур быстро прочел второе и третье донесения. Они имели то же содержание, что и первое: рабочие, арестованные в связи с пожаром на бориславском нефтяном промысле барона Рауха и пана Калиновского, представляли Степана Стахура героем.
«Интересно все же, как они подслушивают? Надо хорошо осмотреть камеру, не пристроен ли в стене какой-нибудь аппарат».
И вдруг осенила новая догадка:
«Может, все это сфабриковано? Может, написано их агентами из арестантов? Очень просто, вот так, как меня, — поймали и заставили».
Стахур еще раз просмотрел донесения, которые держал в руках, и убедился, что все арестованные нефтяники, которых пригнали сюда этапом из Борислава, самого лучшего мнения о нем.
«Черта лысого эти рипныки [28] станут агентами Вайцеля. Скорее голову покладут на плаху… Тьфу, чем я себе голову забиваю! Какое мне дело до секретов Вайцеля? Я решился служить ему, потому что мне выгодно! Полиция сила! Я не хочу гнуть спину, чернеть от кипячки на промыслах, чтобы золото текло в чужие карманы. Я сам, сам хочу быть хозяином!»
28
Нефтяники.
— Так вы убедились, пан Стахур, какой вы имеете солидный авторитет? — внезапно спросил Вайцель.
— Выходит, что так…
— Вам нужно сохранить и укрепить добытый авторитет. На этом будет основываться наше с вами сотрудничество. Вы можете считать себя на свободе, однако… неделю вам придется оставаться здесь. Я вам объясню после… А сейчас нам надо совершить маленькую формальность…
Не сводя со Стахура иссиня-серых цепких глаз, Вайцель молча положил перед ним исписанным мелким почерком лист бумаги.
— Я должен подписать? — спросил Стахур, прочтя написанное.
— Да. После вашей подписи наши отношения станут официальными.
«Вот дьявол, заранее знал, что я соглашусь на его предложение», — подумал Стахур и не колеблясь расписался.
Вайцель взял документ, сложил его вчетверо и спрятал в нагрудный карман.
Глава семнадцатая
КАМЕРА 41 «А»
Вайцель давал последнее наставление новому агенту:
— Я вызову вас только по вашему сигналу. Сигнал такой: в час обеда, когда в камере будут раздавать пищу, будто невзначай протяните руку с миской, перевернутой вверх дном.
Когда все было закончено, Вайцель вызвал комиссара тюрьмы и приказал отвести Стахура в камеру, откуда недавно перевели Большака и Лучевского.
Зажав под мышкой котомку с вещами, Стахур в сопровождении надзирателя шел по узкому лабиринту тюремных коридоров с множеством дверей по обе стороны. Тускло светили керосиновые лампы. От недостатка воздуха пламя в них еле-еле мерцало.
Несколько раз Стахур натыкался на кирпичные выступы, неожиданно вырастающие перед ним на поворотах коридора. Однако, привыкнув к полумраку, он пошел увереннее, только замедлял шаги на поворотах.
— Стой! — сонным голосом остановил Стахура надзиратель. — Лицом к стенке!
Зазвенели ключи, стукнул железный засов, и вдруг надзиратель рявкнул:
— Не оборачиваться! Кому говорю не оборачиваться?!
— Не ори, нынче ты на коне, а завтра рылом землю будешь рыть, — огрызнулся Стахур, все же успев рассмотреть номер на двери камеры — 41 «А».
Разбуженный шумом, Богдан Ясень прислушался.
«Будто голос Стахура», — встрепенулся он.
— Что-о? Ах ты, пся крев!..
И Богдан узнал голос надзирателя Малютки.
За этим «что-о?» должен был последовать удар, а затем бесчувственного Стахура Малютка втянет в камеру и бросит на пол. Богдан Ясень осторожно подкрался к двери.
В самом деле, надзиратель по привычке хотел пустить в ход кулаки, но помешала боль в забинтованной правой руке. На этот раз пришлось ограничиться угрозой:
— Ты еще меня узнаешь, малютка!
Стахур и не подозревал, чем угрожает ему непослушание надзирателю. Это был верзила с широченными плечами, в полтора раза выше человека с нормальным ростом, иронически прозванный арестантами «Малюткой». Что касается кулаков, то силу их арестанты испытывали на себе почти каждый день.
Если случалось, что какой-нибудь арестант проявлял непокорность, протестуя против тюремных порядков, начальство тюрьмы немедленно посылало на «усмирение» Малютку.
Надзиратель входил в камеру, подзывал к себе непокорного и флегматично спрашивал: