Шрифт:
— Дай вам боже здоровья, пани, — промолвила Христина и по-детски наивно спросила: — Неужели вы полька, пани?
— А разве не похожа?
— Но вы так хорошо по-нашему говорите. И сын ваш, студент, тоже по-нашему с детишками во дворе разговаривал…
— Я учительница и знаю несколько языков, — ответила Анна, поглаживая головки девочек-близнецов, доверчиво приникших к «ладной пани».
После визита к Ясеням во дворе Анну начали называть «пани профессорка». А вскоре ей удалось убедить Христину Ясень и других соседок прислать к ней на учебу детей, которым давно пора было ходить в школу.
Анна купила детям одежду, обувь, книги. И может быть, никто не узнал бы об этом, если бы молочница Юлька, носившая Калиновской молоко, с самыми лучшими намерениями не растрезвонила по всему предместью об удивительной доброте и щедрости «пани профессорки».
И вот в один из сентябрьских воскресных дней к Калиновским зашел кругленький пожилой человечек с румяным безбородым лицом, одетый в дорогой, кофейного цвета сюртук. Из-под цилиндра виднелась грива рыжих курчавых волос.
Анна не держала прислуги и все по хозяйству делала сама. Поэтому она встретила нежданного гостя в кухонном переднике.
— Я имею честь говорить с пани Калиновской? — сложив на животе белые пухлые ручки, спросил аптекарь и скосил взгляд на передник Анны. В его тоне была та обычная любезность, с какой он выдирал последний крейцер у несчастного должника.
— Прошу, — узнав аптекаря, Анна сухо пригласила его в комнату.
Не до шуток рыбке, когда ее крючком под жабры хватят. Соломон Гольдфельд признал, что в этот раз «старая ведьма» (про себя он иначе и не называл свою жену) была права. Она предвещала, что полька с улицы Льва застрянет у него в горле как рыбья кость. И вот инстинктом хищника ростовщик безошибочно учуял, что успех весенней забастовки строителей не обошелся без участия пани Калиновской.
У кого бы он ни расспрашивал о ней, люди в один голос отвечали: «Пани профессорка добра как ангел».
«Знаю я эту доброту, — злобно иронизировал Соломон, откидывая полы сюртука и поудобнее усаживаясь в кресле. — Разве я не так завоевывал когда-то себе клиентов? Кто посмеет сказать, что я не спасал их детей от голодной смерти? Теперь у них появился новый спаситель. Но золото испытывается огнем, а наш брат — золотом. Посмотрим, у кого зубы крепче, кто кому глотку перегрызет».
— Я — хозяин большой аптеки на углу Старого Рынка и Волынского шляха. В моей аптеке вы часто заказываете лекарства, и я подумал — пани есть доктор, — заговорил ростовщик.
— О нет, — возразила Анна, представляя себе аптеку с огромными цветными колбами на окнах. Не раз Анне случалось видеть, как, проходя мимо нее, люди пугливо ускоряли шаг.
— Я пришел к пани с одним весьма важным интересом.
Нам нужно договориться, — и Соломон Гольдфельд решительно ударил себя по колену пухленькой белой ручкой.
— О чем?
— А разве пани не догадываются? — недоверчиво прищурив левый глаз, покачал рыжей гривой аптекарь.
— Нет, прошу пана.
— Ну, так я пани скажу. Вы нарушаете этику честной конкуренции. Чтоб я так жил! Я двадцать лет помогаю людям в голодные дни сводить концы с концами. Но человеческое бесстыдство не знает предела, — выразительно жестикулируя, сетовал ростовщик. — От голодранцев не жди благодарности, нет! Пока вас здесь не было, пани, они все бегали ко мне, в ноги кланялись: «Пане Соломон, да пане Соломон». Конечно, пани берет с них на какой-то крейцер меньший процент, чтобы привлечь клиентов, и голодранцы побежали к вам. Ну, так я вам скажу, что так переманивать клиентов нечестно, пани. У нас во Львове порядочные коммерсанты такого себе не позволяют. Если мы не договоримся, пани, поверьте, все деловые люди Львова будут вас бойкотировать.
— Да вы с ума сошли! — вспылила Анна, — с чего вы взяли, будто я…
— Э-э, пани, огня без дыма не бывает. Чтоб я так жил, не бывает. Пани незачем выкручиваться, у нас есть прямой интерес договориться…
— Да где же ваша совесть? — ужаснулась Анна.
— Совесть? У меня ее столько, сколько нужно деловому человеку.
— Прошу вас оставить меня. Немедленно! — возмущенная Анна указала на дверь.
— Зачем такой шум? Кому это надо и что это даст? — не трогаясь с места, спокойно спросил Соломон Гольдфельд, привыкший, как кошка, падать с любой высоты на ноги. — Давайте без шума и скандала договоримся. Сколько пани хочет отступного, чтобы она выбралась куда-нибудь подальше отсюда?
— Убирайтесь, иначе я позову соседей, и они вас вышвырнут вон!
— И это ваше последнее слово, пани? — ростовщик не спеша встал и подошел вплотную к Анне, дохнув ей в лицо неприятным запахом чеснока.
— Если вы еще раз побеспокоите меня, я позову полицию…
— Ого-го-го! А пани не знает — полиция сидит у меня вот тут, в кармане. Пани тоже имеет такой большой карман? Молчите? Ну, так дайте же мне знать, сколько пани хочет отступного, и будьте здоровы.
В дверях он еще раз обернулся и так же нагло добавил:
— А про полицию пусть пани забудет, она поможет ей как покойнику валерианка.
Глава вторая
УДИВИТЕЛЬНОЕ СХОДСТВО
В тот же воскресный сентябрьский день, примерно часов около четырех, Ярослав в элегантном светлом костюме вышел из Стрыйского парка и направился на южную окраину города, в район Софиевки, где на пригорке сквозь хитросплетение лесов выглядывал домик Ивана Сокола. Хозяин достраивавшегося дома Сокол намеревался познакомить Ярослава с Кузьмой Гаем и Степаном Стахуром.