Шрифт:
Как-то вечером Лезорн спросил Бродара:
— У тебя все крючья (пальцы) на ходулях (ногах) целы? Придется оттяпать мизинец на левой.
Жак беспрекословно подчинился: ведь он снова увидит своих детей!
Наконец в тулонской каторжной тюрьме объявили о новогодней амнистии. В пятой камере помиловали троих: Лезорна, Жан-Этьена и Гренюша.
Наступила решающая минута. В воскресенье утром, когда звуки трещотки созвали каторжников на обычную перекличку, торжественно вошли несколько надзирателей в сопровождении писаря. Заключенных построили в две шеренги, и писарь начал вызывать амнистируемых.
— Номер двадцать шесть тысяч шестьсот восемьдесят второй!
Жан-Этьен вышел вперед. Это был бледнолицый мужчина высокого роста, с низким лбом. Казалось, он был сделан из глины, а не из живой плоти. Когда-то его приговорили к смертной казни за покушение на убийство родной матери, но его бабушка добилась замены смертного приговора каторгой, а теперь — и помилования.
— Надеюсь, — сказал ей отец Жан-Этьена, — что твой внук-бандит не вернется сюда. Довольно и того, что он будет на свободе. Но чтобы к нам — ни ногой!
Бедная старуха промолчала. Она считала, что Жан-Этьен уже достаточно наказан, и обивала пороги, хлопоча о его помиловании. А он? Он мечтал о наследстве. Человек, питающий надежды (так на жаргоне финансистов говорят о тех, кто рассчитывает поживиться на смерти родственников), становится убийцей по крайней мере в помыслах. Жан-Этьен, подобно тысячам других, доказал это и должен был доказать еще раз.
Писарь вызвал следующего:
— Номер тридцать тысяч пятьсот одиннадцатый!
Из рядов вышел Гренюш. Будь Гренюш животным, он вряд ли принадлежал бы к числу умных животных. Вечно голодный, лишенный возможности утолить свой чудовищный аппетит, он знал лишь одно желание — наесться до отвала. Гренюш был мал ростом, привык месить ногами грязь и снег, подставлять лицо ветру, засыпать где попало и в жару и в холод и есть, когда кто-нибудь сжалится над ним. А это случалось далеко не каждый день…
Сначала Гренюш испытывал только голод, но постепенно он почувствовал склонность к вину. Чтобы удовлетворить новую потребность, он совершил несколько краж. Однако пожива была мизерна по сравнению с его волчьим аппетитом; снова и снова приходилось запускать лапу в чужие карманы. Был ли он виноват в том, что природа наделила его такой ненасытной утробой? Помиловали его за то, что он, уже будучи на каторге, спас тонувшего офицера.
Писарь продолжал вызывать:
— Номер тринадцать тысяч шестьсот тринадцатый!
Вышел Бродар. Колени у него подгибались. Но случай ему представился столь необыкновенный, столь редкий, затея была так смела, что, к счастью, увенчалась успехом. Кто мог заподозрить обман? Все приметы оказались налицо: у него, как и у Лезорна, недоставало двух передних зубов и мизинца на левой ноге. Сообщник дал Жаку снадобье, с помощью которого свежая ранка на левом локте быстро зарубцевалась и выглядела, как старый шрам. К том уже освобождаемых изучают менее пристально, чем тех, кто только что попал на каторгу… И обмен именами прошел незамеченным.
— Бедняга Бродар! — говорили теперь Лезорну. — Не тебе выпало счастье… Ты не сможешь увидеть дочерей, старина!
Лезорн поникал головой и время от времени тяжело вздыхал. Ему было о чем подумать: толковали о находке, сделанной в каменоломне близ Парижа, где несколько лет назад был обнаружен труп. Теперь там нашли окованную железом дубинку, с какими обычно ходят разносчики. Земля, отдав тело убитого, вернула затем и орудие преступления…
Газеты сообщали подробности:
«Дубинку с набалдашником, к которому прилипло несколько седых волос, опознал хозяин соседнего трактира. Он видел ее в руках рослого мужчины, на кожаном ремешке, привязанном к запястью. Мужчину сопровождал невысокий старичок. Оба позавтракали и, выпив по чашке черного кофе, продолжали путь. Платил старичок, в чьем кошельке, по всей видимости, была кругленькая сумма».
— Убийца сейчас, наверное, не в своей тарелке! — говорили некоторые.
«Черта с два! — думал Лезорн. — Убийца совершенно спокоен. Мне повезло, что вместо меня освободили Бродара. Правда, бедняга ошибается, если полагает, что я его облагодетельствовал… И все-таки покамест у него есть то, чего мне тут не хватает, — свобода. А если за ним начнут следить, он ничем себя не выдаст, так как понятия не имеет об этом деле. Он выпутается».
И Лезорн наслаждался безопасностью, позволяя себе иногда осушить лишний шкалик.
Тем временем поезд увозил помилованных из Тулона в Париж. Жандармы сопровождали их до вокзала, жандармы проверяли на каждой станции их документы, жандармы встретили их в Париже. Каждый раз нужно было предъявлять паспорт с пометкой «бывший каторжник», отвечать на вопросы, терпеть унижения, каким подвергают людей в подобных ситуациях. И все таки радость переполняла сердце Бродара.
— Эй, Лезорн! — обратился к нему Жан-Этьен. — Не воображаешь ли ты, что все еще дрыхнешь на общих нарах? Довольно храпеть! Вот уже парижские рыжие встречают нас… Вставай, Лезорн!