Кристина молчала, внимательно слушая каждое его слово.

Те люди, которые первыми вошли на территорию религиозного сообщества, – произнес Нортон, – они рыдали и сулили проклятия фанатикам, оплакивая своих убитых детей. Пока один из жителей, мой отец, не увидел, что одна из девочек, привязанная к столбу на страшном алтаре все еще дышит. Она была жива, несмотря на страшные раны, продолжала цепляться за жизнь – около месяца ее вытаскивали из лап смерти, это удалось сделать, но с тех пор, она очень редко приходила в сознание.

Кристина не верила своим ушам.

Она еще жива? – спросила девушка, потрясенно вглядываясь в лицо Нортона. Тот кивнул и, после небольшой паузы, продолжил:

За все это время она приходила в сознание всего лишь около десятка раз. Самый первый – в далеком тридцать втором году: Долорес, так ее зовут, очнулась на пару минут, до смерти перепугав убирающуюся в комнате женщину. Она сказала что-то о пожаре, назвала имя сына этой женщины и начала кричать, чтобы та скорее выметалась на улицу. Женщина побежала к себе домой, едва успев вытащить из огня двухгодовалого сына. Подобное повторилось в сорок третьем: Долорес говорила что-то о приближающихся птицах, сеющих огонь и смерть. Через пару дней после ее страшного пророчества остров подвергся бомбежке, немецкое командование посчитало, что на Литтл-Сарборе находится база, обслуживающая британские подводные лодки, потому и решило разнести мирное поселение в клочья. Так было и в последующие годы – никогда еще ее предсказания не оказывались ошибочными, Кристина.

Нортон замолчал, глядя на серую полоску острова с горящим сигнальным огнем, расплывающимся в плотной завесе дождя.

Ваш дед долго хотел ее увидеть, – наконец, произнес он, – потом, когда встреча состоялась, Долорес вновь очнулась от своего бесконечного сна и говорила с ним о чем-то наедине, около получаса. Когда он вышел, лицо его было бледным, словно молоко, и после этой беседы Эдвард навсегда забросил попытки исследовать живший на острове культ.

Он снова замолк, Кристина терпеливо ждала продолжения. Лишь когда баржа вплотную приблизилась к пристани, Нортон нарушил молчание:

Вчера, когда мы с вами посещали Литтл-Сарбор, – сказал он, – я был у нее дома, так уж получилось, из всех старожилов я – единственный, кто перебрался с острова на большую землю, потому и привожу ей лекарства, необходимые для поддержания ее угасающей жизни. Каюсь, никакой больной племянницы у меня на самом деле нет, мисс Маклинн. И когда я уже собирался уходить, она окликнула меня. Подняла правую руку – на ней был такой же знак, как и на вашей – то, что осталось после ужасного ритуала. Она сказала, чтобы я привел к ней того человека, кто будет отмечен тем же знаком. И добавила, что от этого зависит жизнь этого человека. Теперь понимаете, почему мы едем на остров, Кристина?

Он посмотрел на девушку, в глазах его явно читалось беспокойство и желание, чтобы Кристина действительно поняла его странный, только лишь на первый взгляд, поступок.

Вы совершенно правильно поступили, Нортон, – произнесла Кристина, – На самом деле, я должна вас за это благодарить.

Около четверти часа они под непрекращающимся ливнем добирались до нужного дома по узким темным улицам, залитым бегущими потоками воды. Наконец, Нортон остановился у одноэтажного кирпичного дома, обнесенного чугунным черным забором, и нажал на скрытую от дождя закругленным металлическим козырьком кнопку звонка. Ворота открыла маленькая плотная женщина в ярко-желтом дождевике; она с удивлением взглянула на Нортона и вопросительно посмотрела на Кристину.

Потом обьясню, Мари, – бросил ей Нортон, – нам нужно увидеть Долорес. Надеюсь, впустишь?

Она кивнула, и они зашли в двор. Как только они попали в сам дом, закрытая входная дверь словно оборвала звук дождя, оставив вокруг тишину, которую внешняя непогода лишь изредка нарушала короткими постукиваниями по крыше.

Первая дверь справа по коридору, – сказал Нортон, складывая зонт и кивая головой в сторону длинного коридора с дощатыми полами, – я с вами, к сожалению, не могу пойти – все, что она может сказать, предназначено только для вас.

Кристина хотела было снять сапоги, но женщина покачала головой, забирая у нее мокрый зонт и коротко шепнув: “Иди”. Девушка пошла вдоль коридора до деревянной двери, обклеянной бумажными обоями, повернула массивную железную ручку и вошла в полутемную комнату, словно впитавшую в себя запах лекарств. У окна, прикрытого плотной шторой, стояла железная кровать. На ней лежало маленькое сморщенное тело очень старой женщины, казалось, время выпило из нее все соки, и теперь оставалась лишь обтянутая темно-коричневой кожей мумия. Когда Кристина взглянула ей на лицо, сердце чуть было не выпрыгнуло из груди: у этой женщины вместо глаз зияли пустые глазницы, в которых гнездилась темнота.

Не может быть, – прошептала потрясенная Кристина, – неужели…

Вот мы и встретились, – произнесла вдруг старуха. Она повернула голову в ее сторону, свет от небольшой настольной лампы осветил ее высохшее лицо, – Вовремя, Кристина. Вовремя…

Она помолчала, словно собирала в себе остатки силы, с которыми можно было бы продолжить говорить.

Я живу на грани между двумя мирами, – произнесла старуха. Ее глухой голос звучал так тихо, что девушка наклонилась ближе, – только трудно подобное страшное существование назвать жизнью. Я очень устала Кристина. Иногда мне кажется, что я – застрявшая на пороге смерти старуха, которой снится, что она маленькой девочкой заблудилась в кошмарном лесу, населенном жуткими существами. Иногда я думаю, что этой самой девочке снится, что она умирает в маленькой комнатушке без солнечного света, окруженная густым запахом лекарств.