— Главное, не старайся разлепить веки. Шаман заклеил тебе их, когда ты находился в Промежутке. Я должен подождать, прежде чем начать операцию, пусть вода остынет. Не хочу тебя обжечь.

Слышу, как он шевелит пальцами воду, чтобы она скорее остыла. Он очень осторожен, а мне хочется, чтобы все побыстрее закончилось. Клавдий склоняется надо мной, и я морщусь: от его рук прямо-таки разит. Но я молчу: не хочу его отвлекать.

— Не пытайся открыть глаза, пока я тебе не разрешу. Это займет некоторое время.

Я стараюсь расслабиться и не мешать ему. Вначале глаза сильно жжет, но постепенно кожа привыкает. Не дождавшись разрешения, я с трудом приоткрываю правый глаз. Клавдий почти такой, каким я его помню, только на лице бурые разводы, а волосы блестят — должно быть, он тоже давно не мылся, как и все здешние обитатели.

Ну вот, кажется, он закончил.

— Давно мы покинули Дом?

— Скоро три недели.

— Вы с тех пор не мылись?

— А что, так заметно? Мы требуем у них помывки каждый день. Они в ответ только ухмыляются. Здесь от всех воняет, и все к этому привыкли. У Октавия все тело исцарапано. Он ужасно мучается и во сне расчесывает ссадины до крови.

— Мне кажется, мы здесь не ко двору пришлись.

— Сразу после боя еще хуже было: оскорбления, побои, унижения… Они издевались над нами. Их главари распорядились соорудить на скорую руку загон, даже обнесли частоколом, якобы призванным защитить нас от насилия со стороны некоторых членов братства. Мы здесь вроде домашних животных. Сейчас они чуть расслабились, но все еще косо на нас поглядывают. Когда мы выходим из загона, нередко получаем пинки и зуботычины. Только Тита они не трогают.

— А ты знаешь, почему?

— Он произвел на них впечатление во время битвы. Говорят, он один уложил семерых солдат.

— Семерых?.. Ну а мы, в чем наша вина?

— Из-за нашего побега Рваные Уши потеряли несколько человек. Но еще больше они злятся из-за того, что исчезли тела их друзей.

— То есть?

— Ну, они поняли, что в конце битвы большая часть погибших и раненых были похищены людьми из Дома. А здесь считается, что человек, которому Шаман не заклеил глаза, никогда не достигнет «иного мира».

— Так мне заклеили глаза, потому что считали, что я умру?

— Возможно. Не знаю. Мы тут не все понимаем.

Вот подходят еще трое моих друзей и жмут мне руку. Марк едва сдерживает слезы. А я наконец счастлив, мне хочется обнять их всех и больше не выпускать.

Когда я просыпаюсь, мои друзья все еще спят. Слышу их ровное дыхание, как это было прежде, в спальне Дома. Мне теперь лучше. Рядом с ними мне кажется, что все будет хорошо.

Из головы у меня не выходят слова одного из их главарей. Я должен «заплатить по счету» за исчезнувших бойцов. Неужели они думают, что мы по собственной прихоти вовлекли в эту бойню десятки людей? Что нами руководят их враги, что мы — предатели? Я был так счастлив узнать, что друзья мои живы и невредимы, что даже не спросил о судьбе тех, кого мы вовлекли в мятеж почти насильно. Мне трудно оценить число спящих в загоне. Я верчу головой и вижу, что они лежат в нишах, выдолбленных в скале. Кое-где стоят лестницы, позволяющие добраться до верхних ярусов. Всего ниш около десятка. Поворачиваюсь в другую сторону и вижу набитые частоколом сваи, отгораживающие нас от остальной части пещеры. Не могу разглядеть загородку как следует, там слишком темно, но думаю, что нас закрыли на засов. Итак, мы пленники. А я, привязанный к кровати, пленник вдвойне. Свет еле мерцает. Две масляные лампы стоят в небольших углублениях, вырубленных в полутора метрах от земли. За частоколом свет ярче. Это костер, разожженный метрах в тридцати от нас. На сводах пещеры пляшут огромные тени. Они поднимаются и опускаются, движутся влево и вправо. До меня доносится гул голосов, но я не могу разобрать ни слова. Но вот шум нарастает. Слышны ворчание, свист, невнятная перебранка. Очевидно, там, за перегородкой, снова какая-то стычка. Слышу звук камня, брошенного в воду, и как по сигналу гам прекращается, снова только шепот, который постепенно стихает.

Опять пытаюсь заснуть. Завтра мне будет лучше и я смогу поговорить с друзьями, если только их не отправят на какие-нибудь работы до моего пробуждения.

Они тут и молча хлопочут вокруг меня. Они улыбаются: рады, что я снова с ними.

— Я раздобыл для тебя немного еды, — говорит Марк. — Скоро они позовут нас.

— Куда?

— Заранее никогда не известно. Убирать мусор, рыть ямы, работать на кухне, подбирать на берегу всякую всячину после прилива…

— Кто-нибудь еще выжил, кроме вас?

— Нас осталось только двенадцать из пятидесяти двух бежавших. Пять Красных и семь Фиолетовых, а из слуг — никого. Все остальные пропали во время битвы.

— Пропали еще не значит погибли… Что ты знаешь, например, о Тиберии?

— Я слышал, как он звал на помощь во время боя. Кажется, он был ранен в голову. Но помочь я не смог, солдат было так много!

— Кто из Фиолетовых остался в живых?

— Брут, Флавий, Прокл, Аврелий, Деметрий, Сильвий и Луций.

— Почему же они не подошли поздороваться со мной?

— Не знаю.

— А почему меня привязали?

— Чтобы ты не слишком вертелся во сне и не сорвал повязку. У тебя большой шрам на животе, и они боятся, как бы рана не открылась. Через несколько дней сможешь сидеть.

— Вам удалось переговорить с Рваными Ушами?

— Нет. Они никогда не отвечают на наши вопросы, только выкрикивают приказы. Правда, вчера они дали нам указания, как за тобой ухаживать. А вообще они держатся особняком и шепчутся за нашей спиной. Вот уж не думал, что нам окажут здесь такой прием. Хочешь пить? — спрашивает Марк.