— Это был великий съезд, Федор Иванович, — сказал я. — Для всех нас он как свежий ветер. Люди хотят работать засучив рукава. Хотят, чтобы не было возврата к ошибкам прошлого.

— Так… — задумчиво произнес Агафонов. — Дела… Дела — это главное… А то есть люди, которым ничего не дорого. Работать не умеют, хозяйничать не способны. Наживать не умеют, а распоряжаться добром любят, тем, что народ нажил. Народ, понимаешь? Рабочие и крестьяне.

Он умолк на мгновение и продолжал, самому себе отвечая:

— Нет. Не дадут таким распоряжаться. — Он упрямо тряхнул головой, слегка ударяя ладонью по столу. — Ладно, Андрей, дело сложное. Я еще думать буду. А теперь давай про свой новый способ! Давай выкладывай!

Утром следующего дня в штольне, на том самом участке, где два месяца назад Ирина Волошина брала образцы пород на анализ, собралось несколько человек. Кроме меня, сюда пришли Орлов, Рожицын, Агафонов и еще двое рабочих — погрузчиков породы.

Наступил торжественный для всех нас момент. Все было подготовлено для начала штангового крепления. До этого в течение двух дней мы трое, Орлов, Рожицын и я, во всех деталях обсудили план установки штанг и наметили точки для бурения скважин. Эти точки теперь были отмечены белыми меловыми крестиками на своде туннеля. Они казались маленькими звездочками на темном небе. Аккуратно сложенные штанги лежали у стены штольни.

— Что ж, Агафоныч, — сказал я, — начнем?.. Запомни: бурить точно до отметки на буре.

Агафонов молча кивнул; затем привычными, ловкими движениями установил буровой молоток перпендикулярно своду туннеля. Знакомое волнующее чувство охватило меня. Так было в тот далекий-далекий теперь уже день, когда мы начали врезку туннеля, так было перед сбойкой восточного и западного участков. Волнение, тревога, радость, ожидание — все вместе.

— Давай воздух! — крикнул я, хотя в этом приказе не было никакой необходимости: Агафонов и сам прекрасно знал, что надо делать. Он помедлил мгновение, сощурившись посмотрел на меня, улыбнулся и включил молоток.

Головка бура молотка уперлась в свод, раздался гул бурения, облако каменной пыли окутало, бур и постепенно, все увеличиваясь в размерах, закрыло лицо Агафонова. Надо было пробурить метровую сквазжину — чепуховое дело… Но я, весь напрягшись, сжав руки в кулаки и встав на цыпочки, чувствовал себя так, будто в моей жизни наступил самый ответственный, самый решающий момент.

Потом я подошел к Орлову. Он стоял рядом с Рожицыным, и оба они смотрели вверх, на облако буровой пыли. Я не мог им ничего сказать: гул бурения все равно заглушил бы мой голос. А мне надо было бы многое сказать им! Радость была мне не в радость, если только я один ощущал ее. Я не знал, о чем думает сейчас Григорий, но мне хотелось, чтобы и он испытывал те же чувства, что и я. Ведь это Григорий натолкнул меня на мысль о штангах.

Мне хотелось крикнуть ему: «Григорий, друг, ведь добились того, к чему стремились, добились! Через полгода, от силы через восемь месяцев мы закончим строительство, и первый поезд пойдет по туннелю, нашему туннелю! Посмотри же на меня, дай мне руку. В последнее время между нами не все было гладко, забудем это, забудем! Ведь мы друзья, ведь то, что сейчас происходит здесь, — это самое главное, самое хорошее в нашей жизни!»

Я положил руку на плечо Орлову.

Он посмотрел на меня и вопросительно приподнял брови. Потом нахмурился и наклонил ко мне голову. На его лице не было ни улыбки, ничего, что показало бы мне, что и он, Григорий, чувствует то же, что и я.

Орлов подождал и недоуменно пожал плечами.

Агафонов выключил воздух. Стало тихо.

— Забивайте штангу, — коротко сказал я.

Один из рабочих взял лежащую в куче у стены штангу и, укрепив клин в разрезе, вставил ее в пробуренное отверстие. Второй взял кувалду и стал забивать штангу. Через несколько минут все было окончено: штанга забита, шайба и гайка завинчены до предела гаечным ключом. Вот и все.

Я вздохнул с облегчением: так просто!

И вдруг — или это мне почудилось, что Рожицын пристально смотрит на меня. Он стоял сзади. Я резко обернулся. И Вот тогда-то мне показалось, что я на какую-то долю секунды перехватил взгляд Рожицына.

Это был странный взгляд — смесь иронии и снисходительности. Но это длилось только мгновение. Как только наши глаза встретились, Рожицын приветливо улыбнулся и сказал:

— Ну, поздравляю, Андрей Васильевич! Лиха беда — начало!

— Спасибо, — сказал я и подумал: «Не верит! Не верит!»

Установка штанг продолжалась. Агафонов бурил отверстия в намеченных местах, рабочие забивали в них штанги.

Я провел на участке весь день, пока все штанги не были установлены. Усталый, но счастливый, я медленно шел по штольне к выходу. Весть о новом способе крепления уже разнеслась. Рабочие останавливали меня, поздравляли. Я вспомнил, как несколько месяцев назад вот так же проходил по штольне, погруженный в тяжелое раздумье, как старался избегать встреч с людьми…

В следующие пять дней у нас не было штанг, — потом мы начали регулярно получать их из механических мастерских, куда завезли наконец необходимый металл.

И опять я не выходил из штольни целую смену, и только убедившись, что все делается как надо, поручив Рожицыну руководить дальнейшей установкой, ушел в контору.

…А Ирина Волошина все не появлялась. Я почти каждый день заходил к геологам, чтобы узнать, не вернулась ли она. Мне так хотелось, чтобы Ирина тоже порадовалась нашей победе. Но ее что-то задерживало в Заполярске. «Ждем со дня на день», — заверял меня профессор Горчаков.