— Все-таки оправдываетесь, — сказала Ирина. Я прямо-таки задохнулся от ярости:

— Да вы… Да как вы можете мне… Вся жизнь моя в этом туннеле, в этих людях! Да я руками эту гору разворочу, если мне в нее ход закроют!

Ирина смотрела на меня и улыбалась, как прежде.

— Не верите?

— Теперь верю, — тихо сказала она. — Простите, Андрей, мне хотелось, ну… как бы это сказать, — расшевелить вас, может быть даже разозлить… мне хотелось увидеть, насколько вы убеждены в своей правоте. Мне было очень важно увидеть это. Посмотреть, много ли у вас сил в запасе. Теперь вижу: хватит.

Я пожал плечами: вот странная девушка!

— Когда я сюда шла, — продолжала Ирина, — то думала только об одном: хватит ли у вас сил? Я понимала, дело серьезное: комбинат возражал против штангового крепления, вы настояли, произошел несчастный случай… Я подумала: хватит ли у вас сил-бороться? Я и письмо Агафонова не хотела вам показывать, пока не пойму, что в вас… А потом не вы-, держала. Ну, а теперь вижу, все в порядке.

Ирина замолчала. Я испугался: а вдруг она сейчас встанет и уйдет! Высказала все, что хотела. Замолчала. И сейчас уйдет. Но нет, я не отпущу ее! Я не могу оставаться один. Она ничего не поняла! Ей кажется, что для меня все ясно, нет никаких сомнений, что я готов к бою…

Если бы она знала, что происходит в моей душе!

— Вы ошибаетесь, Ирина, — сказал я, — видимо, я совсем не тот человек, за которого вы меня принимаете. Вам, наверное, кажется, что у меня воля железная и сомнений в душе никаких… Чепуха все это!

Она смотрела на меня и молча выжидала, а меня охватило непреодолимое. желание все объяснить ей, раскрыть перед ней душу.

— Вот сегодня я в первый раз за всю мою сознательную жизнь не пошел на работу. Днем было легче. Пришел Трифонов, я вышел на улицу, увидел людей, понял, что меня не считают преступником… А вот вечером, до тех пор, пока вы не пришли, я был один.

Ирина пристально глядела на меня, и я почему-то подумал, что ей хочется спросить: «А Орлов?»

— Я был один, — повторил я, — даже Орлов не пришел… И. вот я сидел и думал. И тогда я понял, что человеку мало знать, что он не один. Мало знать, что у него есть друзья, товарищи… Ему надо знать — ну, как бы это вам объяснить? — связь вещей.

Я посмотрел на Ирину. Понимает ли она, что я хочу сказать?

Ирина по-прежнему внимательно слушала меня. Казалось, ни один мускул на ее лице не пошевелился под смуглой кожей.

— Я не знаю, как разъяснить вам эти слова — «связь вещей», — продолжал я, — но для меня они имеют очень важное значение. Вот… Ну, как это сказать?.. Астрономы вычисляют местоположение какой-нибудь очень маленькой, очень далекой звездочки. Какое нам дело до нее? Какая есть связь между тем, что происходит на нашей земле, между нашими людскими судьбами, и той, даже в телескопы почти неразличимой звездой? А ведь астрономы обязательно вычислят и расстояние от земли до той звездочки, и ее путь, и место… Зачем все это? К чему?

Я не астроном, но понимаю, что, с точки зрения каких-то очень важных принципов, философии мироздания, даже с точки зрения будущих, через столетия могущих возникнуть практических дел, все и вся в мире связано между собой.

Так вот, — продолжал я, — мне важно определить свое место во всем, что сейчас происходит. Мне надо понять, в каком соотношении находится моя линия жизни с тем, что говорилось на съезде, с тем, что происходит в стране.

Я неотрывно глядел прямо в глаза Ирине. Я почувствовал, что мне очень, очень важно, чтобы она поняла меня.

Ирина молчала.

И вдруг я вспомнил. Да ведь она уже ответила мне тогда, в домике Кирова. Ее погибший в блокаду отец тоже искал и нашел свое место, понял соотношение своей судьбы с остальными. Практически ничего не изменилось бы в исходе войны, в судьбе Ленинграда, если бы крупный специалист и к тому же больной человек покинул осажденный город. А он остался и выполнил свой долг до конца. Но, может быть, нет никакой связи между тем, что он остался, и нашей победой? Неправда, есть!

— Спасибо, Ирина, я все понял, — сказал я. Она удивленно посмотрела на меня.

— Вы все сказали! — убежденно ответил я, — Не сейчас. Раньше. Тогда, в домике, где жил ваш отец.

Глаза ее внезапно наполнились слезами. Я дотронулся до руки Ирины. Мне хотелось утешить ее. Ведь это я виноват: напомнил ей об отце… Я крепче сжал руку Ирины и ощутил шрам на ее ладони. Тот самый.

А она все молчала. Я даже не спрашивал себя, понятно ли ей было все, что я говорил. Я просто не думал об этом.

И вдруг я снова испугался, что она уйдет. Ведь должна же она в конце концов уйти. И я останусь один.