Он сидел, откинувшись на спинку стула, распахнув пальто и вытянув вперед ногу.

А я все еще не мог осознать, что внезапное появление Крамова — реальность и имеет самое прямое отношение к моей судьбе.

— Ты молчишь? — сказал Крамов. — Я понимаю. Тебе, в сущности, еще нечего говорить. Ты ждешь ответа на свои вопросы. Надеюсь, я правильно их сформулировал? Так вот, ты, наверное, помнишь, что моему отзыву в Москву предшествовало нелепое, надуманное дело. Я имею в виду тот несчастный случай с Зайцевым. Оно потянулось вслед за мной. Мне пришлось уйти из министерства. Я перешел на преподавательскую работу. Но это поле деятельности не для меня. Ты можешь как угодно относиться ко мне, но вряд ли будешь отрицать, что я по характеру своему человек активного действия. А сейчас, в новой обстановке, обстоятельства складываются так, что я смогу вернуть себе прежнее положение. Но мне надо рассеять туман, возникший вокруг моей скромной персоны из-за истории с Зайцевым и твоих филиппик по моему адресу. Все это надо сделать здесь, на месте, и, между прочим, с твоей помощью. Поэтому, когда для участия в комиссии потребовался человек, хорошо знающий местные условия и этот туннель, я не мог отказаться. В этом есть для меня известный риск, не отрицаю, но я иду на него. Надеюсь, ты меня понял?

— Да, я вас понял, — сказал я.

— Отлично. Но это лишь половина дела. Вторая имеет к тебе уже непосредственное отношение. Я умышленно приехал сюда на день раньше моего коллеги. Между прочим, это инженер-аппаратчик, не нюхавший производства, но страшный законник и, между нами говоря, типичный бюрократ. Так вот, я постарался приехать чуть раньше, чтобы, так сказать, приватно, без протоколов и заседательской суетни, выяснить, что тут произошло. Твои дела плохи, Андрей. Ты меня понимаешь?

— Да.

— Я чувствую, что ты стал реалистом, — удовлетворенно сказал Крамов. — Может быть, все-таки разрешишь мне раздеться?

Не ожидая моего ответа, он встал, снял пальто и повесил его на вешалку рядом с моим полушубком.

— Между прочим, — заметил Крамов, снова усаживаясь на стул, — ничто так успешно не воспитывает в человеке чувство реальности, как личные передряги. На собственном опыте лучше всего уясняется сущность вещей. Итак, тебе худо. Собственно говоря, перед тобой имеются две перспективы. Первая: тебя признают виновным в легкомысленном прожектерстве, преступном пренебрежении техникой безопасности, в результате чего произошла авария и несчастный случай со смертельным исходом. При таком варианте тебе грозит суд. Вопрос о твоей партийности решается автоматически. Ты меня слушаешь?

— Да, — сказал я.

— Вариант номер два, — продолжал Крамов. — Обстоятельства складываются в твою пользу. В твоих действиях не находят ни легкомысленного прожектерства, ни преступной небрежности. Ты принял все необходимые меры, но чего-то не предусмотрел. Не знаю, чего именно. Ты получаешь административное взыскание, очевидно, остаешься на своем посту, партийная и профсоюзная организации проводят собрания по поводу усиления техники безопасности на строительстве. Ясно?

— И все? — спросил я.

— Почти все.

— Что же еще?

— А то, что вариант номер два, как сиамский близнец, должен быть связан с некоторыми шагами Арефьева, которые он предпримет, чтобы рассеять подозрительную туманность вокруг некоего Крамова. Арефьев породил это дело, он его и убьет. Логично?

Я чувствовал, что во мне просыпается жгучий интерес к тому, что говорил Крамов. Суть его предложения была мне более или менее ясна. Но из того, что так развязно-спокойно было сказано Крамовым, одна фраза как бы застряла, запуталась в потоке моих собственных мыслей. «Сейчас, в новой обстановке, дело складывается таким образом, ч, то я смогу вернуть себе прежнее положение», — именно так сказал Крамов. Он произнес эту фразу как бы между прочим, видимо не придавая ей особого значения, как нечто само собой разумеющееся. Конечно, я слышал и понял все, о чем говорил Крамов. Но эта фраза, преобладая над всем, все еще звучала в моих ушах.

— И вы уверены, что сможете использовать эту… новую обстановку? — медленно спросил я.

— А ты как думал? — тут же откликнулся Крамов. — Ну вот, теперь все. Деловая часть разговора закончена, а другой между такими закадычными друзьями, как мы, думаю, не предвидится. Вряд, ли

тебя интересует, что я делаю и как живу.

— Ну что вы! Почему вы так думаете? — И неожиданно для самого себя добавил: — Я ведь у вас дома был, Крамов.

— Что-о? — с нескрываемым удивлением переспросил он, чуть приподнимаясь.

— Сидите, сидите, не волнуйтесь. Я шел не к вам. Я не знал, что это ваш дом. Когда я узнал об этом, то ушел немедленно. У вас нет оснований для беспокойства.

Но Крамов уже овладел собой. Он слегка развел руками.

— Что ж, Андрей, — примиряюще сказал он, — я умышленно не хотел касаться этой стороны вопроса. Но раз ты все знаешь…

— Да, я все знаю.

— В конце концов это к лучшему, — чуть покачивая головой, сказал Крамов, — теперь между нами все ясно, до конца.

Он встал и подошел ко мне.

— Я далек от мысли, Андрей, считать себя, так сказать, счастливым соперником. Жизнь есть зкизнь. Эта женщина не подходила тебе. А со мной она счастлива.

— Да?! — вырвалось у меня.

— Она тебе говорила обратное? — вопросительно поднял брови Крамов, и нотки настороженности вновь прозвучали в его голосе.

— Нет, нет, не волнуйтесь, — успокоил я его. — У вас, видимо, все в порядке.

— Светлане не на что жаловаться, — поспешно сказал Крамов. — Она получила все, что хотела: покой и уверенность в завтрашнем дне.