– Северная Гренландия, а, Арнольд?

Больше майор не заговаривал о курении. Он заказал специальный краситель, которым президент маскировал никотиновые пятна на указательном и среднем пальцах.

В первый же день, но позднее, когда мы с Фили были в Овальном кабинете, я обратил внимание на стопку книг на столе. Именно тогда мне пришло в голову, что ни на одной фотографии Овального кабинета я не видел на столе книг. Фили тоже обратил на это внимание и не долго думая посоветовал президенту позвать кого-нибудь из фотографов Белого дома, чтобы тот снял его читающим за письменным столом.

– Дуракам это понравится.

Фили пришел в политику из низов и терпеть не мог интеллектуалов; поэтому, наверное, он недолюбливал Марвина Эдельштейна, председателя Совета национальной безопасности. Выросший в пенсильванском рабочем городке, Фили не мог скрыть подозрительного отношения к главе администрации.

– Ну как? Будем раскручивать ваш образ как «президента читающего»?

– Нет, – ответил президент. – Как раз наоборот, я пытаюсь сообразить, как бы сделать так, чтобы меня не поймали за чтением.

Все книги были мемуарами о Белом доме: «Кризис» Гамильтона Джордана, «Свидетель власти» Джона Эрлихмана, «Испытание властью» Эммета Ньюза, «Тысяча дней», «Рядом с Кеннеди», «Безрассудное честолюбие», «Снимая завесу». На глаз, книг пятнадцать.

– Помните, что сказал Оскар Уайльд? – спросил президент.

– Кто? – не понял Фили.

– Господи, Фили. Оскар Уайльд.

– Да будь я проклят, откуда мне знать?

Овальный кабинет вряд ли подходящее место для подобных выражений, но у Фили уже давно установились прекрасные отношения с ним. Фили был откровенен с президентом, и тому это нравилось, ведь в коридорах власти нет недостатка в льстецах и интриганах. После меня Фили был самым близким к Такеру человеком.

– Фили, доставь мне как-нибудь удовольствие, прочитай книжку. Оскар Уайльд сказал, что у великих людей всегда есть ученики, но биографии пишут Иуды.

– О-хо-хо. Вы слышали о парне, который…

– Фили, ты не понял.

– Чего я не понял?

– Того, что я сказал о мемуарах, Фили. Меня от них тошнит. Мне становится плохо, стоит только подумать, что и ты, и Герб, и Эдельштейн, и Бэм Ллеланд, и все остальные когда-нибудь будут писать книги.

– Так не думайте об этом.

У Фили всегда и на все был ответ.

– …даже слуги. Ты читал книжку слуги Форда?

– Ну, читал, – отозвался Фили. – Он там еще о холодном молоке пишет. Господи, надо же…

Мы поболтали о тайных страстишках Дональда Никсона и о Линдоне Джонсоне, любившем заниматься делами, сидя на толчке, но я видел, что президент глубоко обеспокоен перспективой растиражирования своих грешков и пристрастий в карманных изданиях, непременных спутниках наших сограждан в аэропортах. Однако его заботило и что-то еще.

– Сегодня я пошутил, – сказал он. – В присутствии восьми человек. Все смеялись.

– Ну и?.. – спросил Фили.

– Шутка была несмешной. Поэтому я и рассказал ее. Хотел посмотреть, будут ли они смеяться. И они все смеялись.

Последние лучи солнца скользили по голым дубовым веткам. Президент явно был настроен пофилософствовать.

– Кто знает? – Он обвел взглядом Овальный кабинет. Я почувствовал, что наступил исторический момент, когда президент примеривался к почти неограниченной власти и тяжелой ноше, которую ему предстояло нести четыре года. – Это место может превратить нас в дерьмо.

Зазвонил телефон. Президент взял трубку и тяжело вздохнул. Потом он повернулся к нам:

– Джимми Картер.

– Ему-то что надо? – спросил Фили.

– Похоже, собирается дать мне совет.

– О боже, – вздохнул Фили. – Скажите ему, что вас нет.

– В первый день президентства?

Признаю, мы с Бэмфордом Ллеландом IV не нашли общего языка. Его привел к нам Сиг Беллер после Нью-Гемпшира, когда мы поняли, что у губернатора есть шанс победить на выборах в президенты. И с его появлением у нас многое изменилось. В течение первых двух дней он уволил пятнадцать человек. Мне показалось, он хочет избавиться и от меня тоже. Тогда я встал на дыбы и показал ему, что кое-чего стою. Он извинился, но, не сомневаюсь, лишь потому, что довольно быстро узнал о моей «неприкосновенности», которой я был обязан долгой личной дружбе с Первой Семьей Америки.